Так называемый константиновский рубль привлекает внимание уже нескольких поколений исследователей. Причина неослабевающего до сих пор интереса историков, нумизматов и собирателей к этой наиболее ценимой русской монете XIX века заключается в ее очевидной связи с драматическими событиями ноября — декабря 1825 г. — междуцарствием и последовавшим за ним восстанием декабристов.
История чеканки константиновского рубля в коротком пересказе сводится к следующему. Вскоре после того, как известие о смерти в Таганроге императора Александра I достигло Петербурга, министр финансов Е. Ф. Канкрин распорядился приготовить на Монетном дворе штемпели пробного рубля с портретом нового императора Константина Павловича. Понятно, что с отказом Константина от престола и воцарением Николая I работа над пробной монетой была немедленно прекращена, а все имевшие к ней отношение материалы, включая проектные рисунки, три пары штемпелей, 19 оловянных оттисков и несколько уже отчеканенных в серебре монет, были опечатаны и переданы на хранение в Министерство финансов.
Конфискованные на Монетном дворе материалы тайно хранились в Министерстве финансов более пятидесяти лет — до 1878 г., пока о пробных монетах не узнал Александр II. Выбрав по экземпляру для своей личной коллекции и эрмитажного собрания, остальные монеты царь распределил между ближайшими родственниками, в той или иной мере интересовавшимися нумизматикой. Пробные монеты с портретом Константина получили: принц Александр Гессенский, великие князья Сергей Александрович и Георгий Михайлович. Рассекречивание «архива» константиновского рубля завершилось публикацией в 1880 г. этих материалов, подготовленной известным историком Д. Ф. Кобеко, служившим с 1865 г. по 1879 г. в канцелярии министра финансов.
В нумизматической литературе первые упоминания о константиновском рубле появились задолго до официального рассекречивания хранившихся в Министерстве финансов материалов. В 1857 г., через два года после смерти Николая I, в заграничных изданиях каталога коллекции русских монет петербургского собирателя генерала Ф. Ф. Шуберта было помещено краткое описание и дан рисунок «пробного рубля императора Константина I«. Известно, что в коллекцию Ф. Ф. Шуберта эта монета поступила из собрания крупного петербургского нумизмата Я. Я. Рейхеля, долгие годы работавшего на Монетном дворе и в Экспедиции заготовления государственных бумаг, и имевшего по долгу службы самое непосредственное отношение к ее чеканке».
Исследователей, обращавшихся в той или иной связи к теме константиновского рубля, особенно занимал вопрос о количестве отчеканенных в декабре 1825 г. пробных монет. Никаких определенных указаний на этот счет в опубликованных Д. Ф. Кобеко сопроводительных бумагах не содержалось, новых же документов о чеканке константиновского рубля в архиве Министерства финансов и Монетного двора до недавнего времени найдено не было. Именно поэтому в нумизматической литературе надолго утвердилось мнение, авторитетно сформулированное крупнейшим собирателем конца прошлого века великим князем Георгием Михайловичем: «Таким образом можно считать констатированным тот факт, что константиновских рублей было чеканено всего шесть, из которых пять хранилось в Министерстве финансов, а шестой находился в собрании Шуберта…»
Георгий Михайлович, тщательно осмотревший в свое время все шесть пробных монет, впервые обратил внимание нумизматов на одну особенность шубертовского рубля: в отличие от пяти монет из министерского свертка, имевших обязательную для того времени вдавленную надпись по гурту, пробный рубль Рейхеля — Шуберта был отчеканен на монетном кружке с совершенно гладким гуртом, на котором великий князь усмотрел даже «следы подпилка». В полной мере важность выявленного Георгием Михайловичем различия в оформлении гуртов константиновских рублей была оценена лишь недавно.
Незадолго до революции в поле зрения нумизматов оказался еще один константиновский рубль с гладким гуртом, принадлежавший члену Российского общества нумизматов в Петрограде Л. Х.Иозефу. Со смертью в 1919 г. владельца следы этого рубля затерялись, но, вероятно, именно эта монета была представлена на экспертизу в Эрмитаж в 1962 г. Выясняя ее происхождение, И.Г. Спасский рассмотрел весь клубок изрядно запутанных предшественниками вопросов, связанных с историей и конкретными обстоятельствами изготовления константиновского рубля. В небольшой, но емкой и увлекательно написанной книге И. Г. Спасский проследил «жизненные пути» каждого из известных к тому времени экземпляров, критически проанализировал фантастические легенды, бытовавшие в кругу петербургских собирателей на протяжении XIX в., о судьбах отчеканенных в декабре 1825 г. константиновских рублей. В исследовании И. Г. Спасского подробно освещена также афера князя А. В. Трубецкого, организовавшего в начале 1870-х гг. в Париже чеканку новоделов и пытавшегося выдать их за подлинные константиновские рубли, якобы отправленные Е.Ф. Канкриным на утверждение в Варшаву.
Книга И. Г. Спасского заметно оживила интерес исследователей и коллекционеров к теме константиновского рубля и в нашей стране, и за рубежом. Сенсационным результатом дальнейших поисков явилась публикация В. В. Бартошевича, разыскавшего в фондах бывшего Министерства финансов не известные ранее историкам и нумизматам архивные документы, в которых отражены чрезвычайно важные подробности спешной работы над штемпелями константиновского рубля в тревожные дни междуцарствия. Нелишне отметить, что поиски новых документов о константиновском рубле В. В. Бартошевич предпринял вопреки общему убеждению об отсутствии таковых.
Из опубликованных В. В. Бартошевичем документов выяснилось, что при выполнении срочного задания министра финансов было организовано своего рода соревнование, в котором приняли участие ведущие медальеры Петербургского Монетного двора. Первой из трех готовившихся пар штемпелей, полностью законченной к 12 декабря, на Монетном дворе было сделано несколько пробных оттисков на негурченых кружках, после чего отчеканили несколько образцовых рублей на гурченых кружках. В тот же день два наиболее удавшихся образцовых рубля начальник Монетного двора Е. И. Еллерс отослал в Министерство финансов. Через день, 14 декабря, когда на престоле утвердился уже Николай I, министр финансов Е. Ф. Канкрин приказал немедленно конфисковать все оставшиеся на Монетном дворе образцовые рубли, а «прочие кружки, коими первоначально штемпели пробованы», — тотчас же уничтожить, тщательно забив изображения и надписи на них. Комментируя свою счастливую архивную находку, В. В. Бартошевич пришел к бесспорному выводу: после прекращения работ над константиновским рублем в Министерство финансов было отправлено шесть образцовых монет с гуртовой надписью, а все известные на сегодняшний день рубли с гладким гуртом, подлежавшие в свое время уничтожению, оказались тайно вынесенными с Монетного двора.
Публикация В.В.Бартошевича внесла существенные коррективы в представления исследователей об обстоятельствах чеканки константиновского рубля, о количестве переданных в Министерство финансов пробных монет, о происхождении проб с гладким гуртом. Однако она не исчерпала всех спорных вопросов и противоречий, связанных с историей этого рубля. Более ·того, возникли новые проблемы. В частности, перед нумизматами встал вопрос о судьбе одного из шести министерских рублей, поскольку в 1878 г. в известном свертке оказалось только пять монет. Куда и когда исчез из Министерства финансов шестой экземпляр, и какова его дальнейшая судьба?
Исследователи по-разному отвечают на этот не простой вопрос. В. В. Бартошевич, например, предполагает, что монета была похищена последним ответственным хранителем материалов константиновского рубля Д. Ф. Кобеко. Лишенный возможности демонстрировать раритетную монету, он якобы вынужден был в конце концов расстаться с похищенным константиновским рублем, продав его через анонимного посредника на аукционе во Франкфурте-на-Майне в 1898 г. за весьма скромную по тому времени сумму — 1280 марок. Напротив, по мнению В. Л. Янина, исчезнувшая шестая монета была утаена самим министром финансов Е. Ф. Канкриным. Понимая историческую ценность этого нумизматического курьеза, Е. Ф. Канкрин спас его таким своеобразным путем от уничтожения. Далее, после смерти Е. Ф. Канкрина в 1845 г. утаенный экземпляр константиновского рубля семья министра уступила академику А. Ф. Бычкову, служившему в Публичной библиотеке, который позднее продал его на уже упомянутом аукционе 1898 г.
Не разделяя высказанных выше предположений о причастности Е. Ф. Канкрина или Д. Ф. Кобеко к исчезновению одной из министерских монет, заметим все же, что версия В. Л. Янина психологически выглядит более убедительной, чем гипотеза В. В. Бартошевича, в которой, помимо всего прочего, не совсем понятны мотивы похищения константиновского рубля. По его версии выходит, что Д. Ф. Кобеко, не имевший собственного собрания монет, похитил константиновский рубль и искусно отвел от себя возможные подозрения публикацией в «Русской старине» только для того, чтобы через два десятилетия не без труда избавиться от этой слишком известной монеты.
На наш взгляд, решение вопроса о судьбе исчезнувшей из Министерства финансов монеты находится в определенной связи с выяснением загадочных обстоятельств, побудивших Е. Ф. Канкрина в период междуцарствия организовать на Монетном дворе чеканку образцовой монеты с портретом Константина. Единственную причину чеканки этого рубля исследователи единодушно усматривают в честолюбивом желании министра финансов угодить новому императору. Мотив этот, в самом деле, кажется настолько понятным, что как будто бы не нуждается в обосновании. И, тем не менее, общепринятое представление об «угодливой инициативе» Е. Ф. Канкрина, якобы поспешившего с чеканкой образцового рубля предполагавшегося императора, но впоследствии всячески скрывавшего свой опрометчивый поступок, вызывает достаточно серьезные сомнения.
Во-первых, Е. Ф. Канкрин , будучи членом Государственного совета, не мог не знать об отречении цесаревича Константина и о передаче прав на престол его младшему брату Николаю. Соответствующий манифест Александра 1, секретно хранившийся в канцелярии Государственного совета, был зачитан только 27 ноября во дворце. Слухи о содержании манифеста, подробности его оглашения на заседании Государственного совета, различные предположения о будущем престола в тот же день распространились по Петербургу и взволнованно обсуждались во многих домах.Трудно поверить, чтобы в обстановке страха и растерянности, охватившей правительственные и придворные круги Петербурга после присяги Константину, осторожный и исполнительный Е. Ф. Канкрин, незадолго до смерти Александра I назначенный на пост министра финансов, отдал распоряжение на Монетный двор о приготовлении штемпелей образцового рубля без предварительного согласования с кем либо из вышестоящих лиц. Во-вторых, если бы министр финансов действительно решился в неясной ситуации междуцарствия проявить угодливую инициативу, то, вероятно, он мог в любой момент прекратить и скрыть все следы работы над пробной монетой, убедившись в крушении своих честолюбивых замыслов. В последние дни междуцарствия даже наименее осведомленные чиновники догадывались, что Константин откажется от престола и не приедет в Петербург. Однако начавшиеся на Монетном дворе работы были доведены до конца, и за день до воцарения Николая 1 Е.Ф.Канкрин получил два образцовых рубля. В-третьих, целью организованного на Монетном дворе конкурса медальеров был вовсе не отбор наиболее удачного в композиционном отношении варианта образцового рубля, а скорейшее исполнение распоряжения министра финансов. Все три пары сохранившихся штемпелей повторяют друг друга и восходят к единственному известному проектному рисунку. Видимо, в дни междуцарствия Е.Ф.Канкрину по каким-то причинам требовалась не образцовая монета для представления на утверждение ожидавшемуся в Петербург Константину, а любая крупная серебряная монета с его портретом.
По нашему мнению, для выяснения подлинных мотивов чеканки константиновского рубля необходимо хотя бы в самых общих чертах рассмотреть и проанализировать сложную и менявшуюся день ото дня конкретную ситуацию двухнедельного периода междуцарствия.
Известно, что неожиданная смерть Александра l в Таганроге вызвала династический кризис в стране, начавшийся 27 ноября с присяги предполагавшемуся наследнику престола цесаревичу Константину и завершившийся 14 декабря воцарением Николая 1 и восстанием декабристов. Внешней причиной династического кризиса оказалась неясность относительно наследника престола. Почти никто из живших в огромной Российской империи не сомневался, что в случае кончины бездетного императора престол займет старший из оставшихся братьев — Константин. Но мало кто знал, что еще в 1823 г. был подготовлен манифест о передаче прав на престол следующему по старшинству брату царя — великому князю Николаю. К манифесту было приложено написанное Константином в феврале 1822 г. письмо к Александру I с просьбой об освобождении его от прав, которые «он по рождению своему иметь может», и о передаче этих прав младшему брату Николаю. «Добровольное» отречение Константина, по откровенному признанию самого Николая, являлось «семейной сделкой», позволившей цесаревичу официально развестись со своей первой супругой — Анной Федоровной (принцессой Юлианой Генриеттой Кобургской), навсегда покинувшей Россию ещё в 1801 г., и жениться на польской дворянке Иоанне Грудзинской, получившей в замужестве титул княгини Лович. Подлинник манифеста, составленный московским митрополитом Филаретом при участии членов Государственного совета князя А. Н. Голицына и графа А. А. Аракчеева, не был обнародован при жизни Александра 1. В числе важнейших государственных актов он хранился в алтаре Успенского собора в Москве, а его заверенные копии находились в Петербурге — в Государственном совете, в Сенате и в Синоде. Названные документы хранились в пакетах с интриговавшей позднейших историков припиской Александра1: «Хранить …до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть … прежде всякого другого действия».
Когда утром 27 ноября курьер из Таганрога доставил в Петербург известие о кончине Александра 1, в дворцовой церкви шел молебен за его выздоровление, на котором присутствовали вдовствующая императрица Мария Федоровна со своим двором и великий князь Николай с супругой Александрой Федоровной. Прервав богослужение, Николай немедленно распорядился приводить к присяге Константину расквартированные в столице войска, присягнул сам и привел к присяге придворных и солдат дворцового караула. Тем временем в Государственном совете был вскрыт и зачитан манифест покойного императора о передаче престола великому князю Николаю. Растерянные и озадаченные сановники поспешили за разъяснениями к Марии Федоровне и Николаю. Великий князь сообщил собравшимся в его покоях членам Государственного совета следующее: » … содержание сего акта ему давно известно, но ни в коем случае не дерзнет он занять место старшего брата, от высочайшей воли коего зависит его участь, и что, поставив себе в священную обязанность всеподданнейше ему повиноваться, он дал в том присягу и затем остается в полном уверии, что и оне для блага государства последуют его примеру». Без особого труда удалось уговорить членов совета присягать Константину. Попытался возражать лишь князь А. Н. Голицын, настаивавший на неукоснительном исполнении выраженной в манифесте монаршей воли, однако возникший было спор решительно пресек министр юстиции Д. И. Лобанов-Ростовский, цинично заявивший, что «мертвые воли не имеют». К вечеру войска и население столицы повсеместно и с видимой охотой присягнули новому императору. Фельдъегерь с донесением о присяге, подписанной копией журнала заседания Государственного совета и письмами Марии Федоровны и Николая в ту же ночь помчался в Варшаву к Константину.
Весть о кончине императора цесаревич Константин, живший с 1815 г. в Варшаве и командовавший войсками Царства Польского, получил на два дня раньше — 25 ноября. По словам очевидцев, он уединился в своем кабинете и провел всю ночь за письмами к матери и брату. Выразив соболезнование Марии Федоровне и поздравив Николая со вступлением на престол, цесаревич подтвердил данное им в 1822 г. отречение и уполномочил мать и брата официально огласить его в Государственном совете. Утром следующего дня с гостившим в Варшаве братом Михаилом Константин отправил письма в Петербург и стал ждать манифеста о вступлении на престол Николая, чтобы привести вверенные ему в Польше войска к присяге.
Так возникла странная и не совсем понятная современникам ситуация, когда прекрасно знавший о существовании тайно подготовленного акта о престолонаследии великий князь Николай настоял на присяге отрекшемуся цесаревичу Константину, вследствие чего последний более двух недель считался императором «всея России». Виновником затянувшегося междуцарствия многие современники считали покойного императора Александра, так и не решившегося при жизни на публикацию документов о престолонаследии. Некоторые же упрекали великого князя Николая, который вместо того, чтобы дождаться распоряжения из Варшавы, поспешил присягнуть старшему брату и тем самым создал для себя и властей в Петербурге в высшей степени затруднительную и опасную ситуацию. Правда, кое-кто из очевидцев присяги Константину искренне восторгался Николаем, якобы «бескорыстно пожертвовавшим властью из одной любви к правде и долгу.» Много лет спустя А. И. Герцен, касаясь событий междуцарствия, задавался вопросами: «Зачем Александр 1, сделав акт такой важности, как замена меньшим братом старшего в престолонаследии, держал это под спудом, зачем скрыл от совета, от министров, от людей, окружавших его смертный одр в Таганроге? Зачем потом эта длинная история семейных учтивостей? «
Первым, кто попытался осветить эти волновавшие современников события, был соученик А. С.Пушкина по Царскосельскому лицею, директор Публичной библиотеки и придворный историограф М.А.Корф. Хорошо известно, что Николай, переживший после кончины Александра 1 немало волнений и тревог и испытавший смертельный страх в день восстания на Сенатской площади, впоследствии в своих воспоминаниях неоднократно возвращался к началу своего царствования. Он одобрил замысел наследника престола Александра Николаевича поручить М.А.Корфу написание исторического очерка событий междуцарствия и восстания 14 декабря. В распоряжение историографа были предоставлены почти все относившиеся к этой запретной теме материалы: правительственные акты, журналы заседаний Государственного совета, переписка царской семьи, воспоминания участников событий 1825 г. В изложении М. А. Корфа великий князь Николай, только понаслышке знавший о намерении цесаревича отречься от престола и не подозревавший о существовании тайного манифеста Александра 1, представлен как благородный и преданный младший брат, спасший трон Российской империи и царствующую династию от уничтожения со стороны злонамеренных и опасных заговорщиков».
В 1857 г., когда из Сибири стали возвращаться оставшиеся в живых амнистированные декабристы и в стране вновь возродился интерес к русскому освободительному движению 1825 г., император Александр II решил, что пора опубликовать для «общего сведения» сочинение М. А. Корфа, ранее дважды напечатанное мизерным тиражом для распространения в узком придворном кругу. Книга М. А. Корфа, озаглавленная «Восшествие на престол императора Николая 1», вызвала большой интерес в России и выдержала несколько изданий подряд, была переведена на несколько языков и опубликована во многих европейских странах. Однако она подверглась критике как со стороны крайне правых монархистов, обеспокоенных публикацией «семейных тайн» императорского дома, так и со стороны Вольной русской печати, выступившей в защиту оклеветанных М. А. Корфом декабристов.»
Прямым следствием появления книги М. А. Корфа и статей А. И. Герцена было заметное увеличение потока публикаций различных документов вернувшихся из Сибири декабристов в лондонской эмигрантской печати. Заграничные издания А. И. Герцена и Н. П. Огарева, нелегально распространявшиеся в России, убеждали даже вполне благонамеренных историков вроде генерала Н. К. Шильдера, насколько произвольно и тенденциозно отбирал М. А. Корф факты и документы для обоснования официальной правительственной версии, которая извращала и фальсифицировала историю восстания декабристов. В этой связи необходимо заметить, что книга М. А. Корфа по-прежнему сохраняет значение самостоятельного источника, без сомнения, отразившего откорректированную временем точку зрения самого Николая 1 на причины возникновения династического кризиса и восстания 14 декабря.
В обширной мемуарной литературе, связанной с историей движения декабристов, внимание исследователей уже давно привлекли записки несостоявшегося руководителя восстания на Сенатской площади князя С. П. Трубецкого, впервые опубликованные в лондонском издании А. И. Герцена в 1863 г. Для выяснения интересующих нас вопросов особенно важен включенный в мемуары С. П. Трубецкого рассказ бывшего адъютанта Константина, отставного полковника Ф. П. Опочинина, пользовавшегося доверием великого князя Николая и выполнявшего в период междуцарствия самые ответственные и деликатные поручения последнего.
По рассказу Ф. П. Опочинина, когда в Петербург стали приходить первые тревожные эстафеты из Таганрога с известиями о тяжелой болезни Александра 1 великий князь пригласил к себе петербургского генерал-губернатора М.А.Милорадовича, председателя Государственного совета князя П.В.Лопухина и члена совета князя А.Б.Куракина. Николай сообщил собравшимся сановникам об отречении цесаревича Константина в 1822 г. и о существовании неопубликованного манифеста, предоставляющего ему в случае кончины Александра 1 права на наследование престола. Это заявление встретило резкое возражение М.А.Милорадовича, который обратил внимание великого князя на то обстоятельство, что престол Российской империи — не дворянское поместье и не может быть передан кому-либо по завещанию, кроме как законному наследнику, то есть цесаревичу Константину. Далее, по словам Ф.П.Опочинина, М.А.Милорадович пояснил свою мысль: так как отречение Константина не было обнародовано императором Александром I при жизни, то гвардия и народ воспримут намерение Николая вступить на престол, в отсутствие в Петербурге законного наследника как узурпацию власти, и в столице может произойти стихийное возмущение, которое некому и нечем будет подавить. Совещание, продолжавшееся до глубокой ночи, закончилось для Николая безрезультатно, но именно под его впечатлением великий князь якобы и принял решение при получении известий о кончине Александра I немедленно присягать Константину.
Версия о давлении на великого князя Николая со стороны М.А.Милорадовича, а также некоторых генералов и сановников старшего поколения, желавших видеть преемником Александра I на троне цесаревича Константина, на первый взгляд, представляется вполне правдоподобной и находит подтверждение в письмах и воспоминаниях многих современников. Так, после присяги Константину в Петербурге, рассказывали, что в беседе с драматургом А.А.Шаховским генерал-губернатор столицы будто бы говорил: «Мог ли я допустить, чтобы принесена была какая-нибудь присяга, кроме той, которая следовала? Мой первый долг был требовать, и я почитаю себя счастливым, что великий князь тотчас согласился на это». В заключение беседы М.А.Милорадович не без гордости добавил: «У кого 60000 штыков в кармане, тот может смело говорить «.
Изложенная С.П.Трубецким версия до сих пор пользуется доверием у историков. Между тем, многое в рассказе Ф.П.Опочинина настораживает. И прежде всего, удивляет решительная, прямо-таки диктаторская позиция М. А. Милорадовича, воспротивившегося намерению великого князя предъявить свои права на престол. Как известно, Николая действительно не любили в гвардии за жестокость, наследственную склонность к фрунту, мелкие придирки, чем он порой доводил до отчаяния офицеров и солдат подчиненной ему гвардейской бригады. Тех, кто хорошо знал характер великого князя, совсем не радовала перспектива его вступления на престол.
Совершенно иначе, как это ни странно, относились к грубому, вспыльчивому, но быстро отходившему от приступов яростного гнева, и даже не лишенному некоторого благородства Константину. О симпатиях гвардейского генералитета к цесаревичу достаточно ярко свидетельствует письмо дежурного генерала Главного штаба А. Н. Потапова, посланное из Петербурга в Варшаву 10 декабря. «Все преданные Вашему Величеству, видя непреложные знаки к Вам любви, — писал А. Н. Потапов Константину, — решились вместе со мною довести до сведения Вашего все изложенное здесь и избрали меня истолкователем перед Вами единодушного нашего чувствования … Явитесь перед гвардиею, оживотворите народ. Все с восторгом встретят Вас, всемилостивейший государь!»
М.А.Милорадович — боевой генерал, герой войны 1812 г., участвовавший вместе с Константином в швейцарском походе А.В.Суворова, естественно, питал к нему теплые чувства и желал его воцарения. Но возглавить какую-либо оппозицию в отношении Николая и открыто вмешаться в дела престолонаследия, не заручившись даже согласием и поддержкой Константина, избегавший большой политики и дворцовых интриг М. А. Милорадович едва ли был бы способен. По всей видимости, несколько преувеличенное представление о роли М. А. Милорадовича в событиях междуцарствия объясняется его должностью на посту генерал-губернатора, обязанного ежедневно докладывать во дворце о положении дел в Петербурге. Что же касается слов генерал-губернатора о «60 000 штыках в кармане», то, вероятно, если таковые и произносились, их надо расценивать лишь как громкую фразу в устах склонного к некоторому фанфаронству М. А. Милорадовича.
Вызывает удивление и то странное обстоятельство, что в официальном отчете о событиях в столице с 25 ноября по 3 декабря, составленном Николаем при участии все того же Ф. П. Опочинина и отправленном с последним в ночь на 4 декабря в Варшаву к Константину, эпизод с совещанием у великого князя изложен совершенно по-другому. В частности, в нем сообщается, что получив вечером 25 ноября особенно тревожное письмо из Таганрога, Николай, М.А.Милорадович и командир Гвардейского корпуса в Петербурге генерал А. Л. Воинов приступили к совещанию, какие бы нужно принять меры, если бы … получено было известие о кончине возлюбленного монарха». Далее в отчете говорится: «Тогда его императорское высочество предложил свое мнение, дабы в одно время при объявлении о сей неизреченной потере провозгласить и восшедшего на престол императора, и что он первый присягнет старшему своему братцу, как законному наследнику престола». В цитированном отчете Николая указана точная дата совещания (25 ноября) и назван несколько иной состав его участников — вместо П. В. Лопухина и А. Б. Куракина фигурирует генерал А.Л. Воинов. Инициатором присяги Константину в этом документе выступает сам Николай.
В сборнике документов междуцарствия, подготовленных к печати Б. Е. Сыроечковским, помещен дневник Николая за период с 21 ноября по 13 декабря включительно. Он интересен тем, что в нем педантично перечислены фамилии и имена лиц, с которыми встречался и беседовал великий князь в каждый из этих дней. В особо важных случаях коротко изложено содержание беседы. В дневнике Николая отсутствует запись о совещании с участием М. А. Милорадовича, П. В. Лопухина и А. Б. Куракина в какой-либо день до 27 ноября, когда в Петербурге было получено известие о кончине Александра I. Отсутствует также запись о совещании Николая с М. А. Милорадовичем и А. Л. Воиновым 25 ноября. Со всеми вышеназванными генералами и сановниками великий князь встречался почти ежедневно, но беседы эти, как правило, происходили с каждым из них в отдельности и в разное время дня. Вечер 25 ноября и большую часть ночи на 26 ноября Николай провел в приемной императрицы-матери со своим адъютантом В. Ф. Адлербергом и гофмаршалом двора П. Р. Альбедилем.
По мнению академика Н. М. Дружинина, официальная записка Николая, с которой Ф. П. Опочинин был отправлен в Варшаву к Константину, страдает явной тенденциозностью: «Очень возможно, что все эти факты — и беседы Николая с Милорадовичем, Лапухиным и Куракиным, и совещание во дворце — стали известны Трубецкому со слов хорошо осведомленного Опочинина. Единство темы связало в сознании Трубецкого эти разновременные встречи и разговоры в единое неразрывное целое. Так создавалась неточная версия, которая реальный факт (давление Милорадовича на Николая) облекла в легендарные формы коллективного совещания с участием крупнейших государственных сановников».
Однако реальность факта давления М. А. Милорадовича на Николая остается весьма проблематичной. Сохранилось бесспорное свидетельство состоявшегося во второй половине дня 25 ноября разговора между Николаем и М. А. Милорадовичем, в котором затрагивался вопрос о престолонаследии. Личный секретарь императрицы Марии Федоровны Г. И. Вилламов зафиксировал эту беседу в своем дневнике: «Ноября, 25-го, среда. Я отправился во дворец, так как сегодня мой день службы … Выходя (из покоев императрицы. — В. К.) я встретил великого князя Николая. Я ему сказал, что его мать уже предупреждена и показал ему письмо … Наконец приехал и Милорадович, говоря, что он меня искал. Было установлено, что если завтра придут вести еще хуже, то прежде всего соберут гарнизон и приведут его к присяге Константину». Судя по дневнику Г. И. Вилламова, разговор Николая с М. А. Милорадовичем произошел в приемной Марии Федоровны в присутствии доверенного, но не очень влиятельного придворного; решение о присяге Константину было принято ими без каких-либо споров, как само собой разумеющееся и давно решенное дело. Следовательно, версия Трубецкого о вмешательстве М. А. Милорадовича и некоторых генералов и высших сановников империи в дела престолонаследия как будто бы отпадает.
Вероятно, инициатива присяги Константину и в самом деле исходила от великого князя Николая, который вполне сознательно и без малейших колебаний пошел на этот, казалось бы, рискованный шаг. Более того, он так торопил собравшихся 27 ноября во дворце генералов, членов Государственного совета и придворных, что присяга была совершена без предварительной публикации и оглашения обязательного в подобных случаях манифеста вступавшего на престол нового императора. Будущая императрица Александра Федоровна в те дни отмечала в своем дневнике: «Он распорядился принести присягу Константину, несмотря на то, что в Совете было вскрыто завещание государя, где находилась бумага, в которой Константин формально передавал свои права наследования своему брату Николаю … Он отклонил от себя эту честь, и это бремя, которое, конечно, все же через несколько дней падет на него». Естественно, возникает вопрос: почему так спешил великий князь провозгласить императором отсутствовавшего в Петербурге цесаревича? Для выяснения мотивов странного, на первый взгляд, поступка Николая, следует обратиться к рассмотрению правового аспекта проблемы престолонаследия в России в ХVIII — начале XIX вв.
Со времени царствования Петра I, когда разбиралось дело царевича Алексея, в политической жизни России утвердилась практика назначения наследника престола по выбору правящего императора. Не подкрепленная четкими нормами государственного права, она на протяжении всего XVIII в. порождала периодически повторявшиеся в стране династические кризисы. Павел I, в самом начале своего короткого правления, ввел в России давно принятый в европейских монархиях порядок престолонаследия: отныне императорский престол должен был передаваться преимущественно по мужской и нисходящей линии — от старшего к младшему наследнику. По оценке позднейшего мемуариста, это был «один из самых умных законов, который только мог выйти из головы императора Павла».
Закон об «императорской фамилии», утвержденный в апреле 1797 г., казалось, навсегда покончил с «веком императриц и эпохой дворцовых переворотов» в России. Однако, по иронии судьбы, 11 марта 1801 г. сам законодатель пал жертвой очередного дворцового переворота. На троне оказался его старший сын Александр, посвященный в планы заговорщиков и исподволь руководивший их действиями».
Законным наследником бездетного Александра считался цесаревич Константин, бывший годом моложе своего старшего брата и также не имевший детей в первом браке. С самого рождения цесаревича прочили в претенденты на различные престолы. В частности, по замыслу Екатерины II, он должен был занять престол будущей Греческой империи — преемницы исторической Византии. Этот фантастический проект казался императрице настолько реальным, что Константина обучали греческому языку, а к его двору были определены мальчики из самых знатных семей греческих эмигрантов в России. Один из них — генерал Д. Д. Курута — служил при цесаревиче до самой кончины последнего в 1831 г. Позднее, когда греческий проект отпал, Г. А. Потемкин предлагал императрице возвести Константина на шведский или польский престолы.
Замысел о назначении наследником престола великого князя Николая в обход Константина, зародился в царской семье, по свидетельству близких ко двору людей, около 1810 г. Решение это окрепло после женитьбы великого князя и рождения у него сына. Активной сторонницей возведения Николая на престол являлась императрица-мать, не испытывавшая особой привязанности к старшим своим сыновьям. Константина, смолоду отличавшегося необузданным нравом и доставлявшего немало огорчений, Мария Федоровна в минуты прорывавшейся досады называла просто чудовищем и опасалась его дурного влияния на младших великих князей. Придавая большое значение соблюдению внешних приличий, императрица-мать была уверена, что Николай и его молодая супруга Александра Федоровна, сменив на троне Александра, сумеют поддержать на должном уровне строгий этикет императорского двора.
Совершенно иными соображениями руководствовался император Александр, разделявший намерение Марии Федоровны в отношении Константина. В условиях серьезного кризиса самодержавия и явного разложения феодальной системы, императорский престол следовало передать наследнику, обладавшему твердым характером и способному воспрепятствовать распространению революционных идей в стране. Цесаревич Константин, по мнению старшего брата, таковым характером не обладал. Мнение Александра, будучи достаточно объективной оценкой способностей и характера цесаревича, признавалось справедливым многими современниками. Например, близко знавший Константина известный поэт и партизан Денис Давыдов отзывался о нем следующим образом: «Неглупый от природы, не лишенный доброты, в особенности в отношении близких к себе, он оставался до конца дней своих полным невежею. Не любя опасности по причине явного недостатка в мужестве, будучи одарен душою мелкою, не способною ощутить высоких порывов, цесаревич, в коем проявлялось расстройство рассудка, имел много сходственного с отцом своим». Впрочем, не очень высокого мнения был Д. В. Давыдов и о младших братьях Константина: » … то же отсутствие образования было заметно и в младших его братьях, коих воспитанием занималась императрица Мария Федоровна. Столь высокая обязанность далеко превосходила силы этой добродетельнейшей царицы, не обнаруживавшей никогда большого ума и немало любившей дворцовый этикет».
Возможность для реализации принятого в царской семье решения предоставилась только в 1819 г., когда Константин обратился к Александру и Марии Федоровне за разрешением на брак с графиней Грудзинской. Тогда-то и последовала та «семейная сделка», в результате которой цесаревич уступил свои права на наследование престола великому князю Николаю». Однако на этом дело не кончилось: в конце декабря 1821 г. Александр и императрица-мать под благовидным предлогом вызвали Константина из Варшавы в Петербург и потребовали письменно оформить данное им ранее отречение. Несколько позже цесаревич в доверительной беседе с воспитателем своего приемного сына А. Мориоллем возмущался: «Я думал, что мое слово значит больше, чем клочок, бумаги, но его все-таки потребовали, и я употребил те выражения, которые им угодно было мне предложить'». Наконец, летом 1823 г. Александр отредактировал и подписал составленный приехавшим из Москвы митрополитом Филаретом манифест о передаче престола великому князю Николаю. Подготовка, утверждение и рассылка копий манифеста осуществлялись в глубокой тайне. В нее не был посвящен даже цесаревич Константин. Получив в начале декабря 1825 г. от князя Д. И. Лобанова-Ростовского хранившуюся в Сенате копию этого документа, цесаревич был неприятно изумлен и поражен недоверием и лицемерием своего старшего брата!».
Тайна «завещания» императора Александра I, надо полагать, не представляется такой уже необъяснимой загадкой, как об этом принято думать. По нашему мнению, отказ Александра от обнародования подготовленного им в 1823 г. манифеста о престолонаследии был продиктован достаточно серьезными причинами, не имеющими ничего общего с состоянием моральной депрессии и мистическими умонастроениями, в которых он якобы пребывал в последние годы своего царствования. Во-первых, Александр прекрасно понимал, что ,,добровольное отречение» Константина не давало никаких гарантий для успешного осуществления его замысла по возведению Николая на престол. Но опасался он вовсе не коварства цесаревича, а неизбежного в случае прижизненной публикации манифеста вмешательства влиятельных придворных, правительственных и военных кругов в дела престолонаследия. Знавший по многочисленным доносам о существовании в стране тайных революционных обществ, Александр не мог не предвидеть, что их руководители обязательно попытаются воспользоваться возникшей вокруг престола политической борьбой сановного дворянства, чтобы уничтожить или конституционно ограничить абсолютную власть правящей в России династии. Во-вторых, манифест мог бы вообще не понадобиться, если бы Константин, бывший почти ровесником старшего брата, умер раньше Александра. В таком, вполне вероятном, случае манифест был бы «востребован» и уничтожен, а Николай стал бы законным наследником Александра. Вероятно, подобный исход событий предусматривался Александром, о чем свидетельствует загадочная приписка («Хранить до моего востребования … «) на конвертах, в которые были вложены подлинник и копия манифеста.
Таким образом, основным препятствием для задуманного Александром возведения великого князя Николая на престол оказался принятый в царствование Павла I закон об «императорской фамилии». Несмотря на отречение и существование «завещания» Александра в пользу Николая, в силу этого закона у Константина по-прежнему сохранялись права на престол. Воцарению Николая требовалось придать видимость законности. Очевидно, в этой связи и был разработан хитроумный план использования для этой цели добровольной и немедленной в случае кончины Александра присяги отсутствовавшему в Петербурге Константину. Присягая цесаревичу, императрица-мать и великий князь Николай, по замыслу Александра, в конечном итоге должны были добиться от него вторичного подтверждения отречения, но уже не как от наследника престола, а как от вступившего на престол императора. Если бы Константин признал законной принесенную ему в Петербурге присягу и предоставил бы Николаю манифест об отречении как вступивший на престол император, то последний воцарился бы как его законный наследник — в полном соответствии с указом Павла I об «императорской фамилии».
Тактический замысел Александра по возведению на престол великого князя Николая предусматривал вслед за немедленной присягой Константину официальное оглашение хранившегося в канцелярии Государственного совета манифеста 1823 г. Здесь, пожалуй, в полной мере проявились присущие Александру черты характера — расчет опытного политика, лицемерие и искусство незаурядного интригана. Если бы после кончины Александра цесаревич и в самом деле попытался предъявить свои права на престол, то после обнародования в Государственном совете подписанного им в 1822 г. отречения подобная попытка выглядела бы как очередной дворцовый переворот. Совсем не случайным, как оказалось, был и выбор доверенных свидетелей при оформлении манифеста — А. Н. Голицына и А. А. Аракчеева. Оба сановника возглавляли в Государственном совете основные группировки, боровшиеся за влияние на внешнюю и внутреннюю политику Александра I в последние годы его правления.
Незадолго до кончины Александра графу А. А. Аракчееву удалось добиться смещения А. Н. Голицына с поста министра народного просвещения и духовных дел, заменив его престарелым и послушным адмиралом А. С. Шишковым. События междуцарствия показали, что расчет Александра полностью оправдался. А. Н. Голицын сумел убедить членов Государственного совета зачитать перед присягой Константину манифест покойного императора. Более того, он даже попытался настаивать на исполнении изложенного в манифесте распоряжения Александра и всячески отговаривал Николая от поспешной и необдуманной присяги цесаревичу. Иначе повел себя находившийся в эти дни в Новгороде, в штабе корпуса военных поселений, А. А. Аракчеев. Всесильный временщик сразу же почувствовал, что со смертью Александра власть ускользает из его рук, поэтому безоговорочно признал Константина императором.
Загодя разработанный план «законного» воцарения Николая после неожиданной смерти в Таганроге императора Александра I поначалу осуществлялся весьма успешно. Быстрая присяга Константину, совершенная по настоянию великого князя Николая, обрекла многочисленных сторонников цесаревича на бездействие и пассивное выжидание новостей из Варшавы. Николай же, четко уяснивший для себя расстановку сил в правительственных и военных кругах Петербурга, действовал хотя и осторожно, но последовательно и энергично. В частности, только получив первые известия из Таганрога о болезни императора, он под предлогом заботы о здоровье императрицы-матери немедленно перебрался из Аничкова в Зимний дворец, где постепенно и незаметно сосредоточил в своих руках все нити управления столицей, а затем и страной. Вскоре под его контролем оказалась фельдъегерская связь с Варшавой и Таганрогом и вся переписка с цесаревичем. Не раскрывая подлинных намерений, Николай легко убедил окружавших его в те дни государственных сановников, старших гвардейских генералов, влиятельных придворных в том, что он действует и распоряжается исключительно от имени и в интересах своего старшего брата.
Между тем, Николай и Мария Федоровна с нетерпением и тревогой ожидали реакции Константина на организованную по их настоянию присягу. Наконец, поутру 3 декабря из Варшавы вернулся великий князь Михаил, привезший официальные письма Константина с подтверждением подписанного им в 1822 г. отречения. Но приезд Михаила лишь усилил их тревогу и опасения. Не посвященный в замыслы старших членов семьи, великий князь Михаил, узнавший о присяге Константину еще по дороге в Петербург, обвинял Николая в преступном легкомыслии и пренебрежении своим долгом перед скончавшимся в Таганроге императором. Нетрудно было представить и гнев Константина, который к тому времени уже получил письма из Петербурга и донесение о принесенной ему присяге.
Для объяснений с Константином Николай решил отправить в Варшаву уже упомянутого полковника Ф. П. Опочинина. Цель его деликатной миссии заключалась в том, чтобы объяснить Константину причины поспешной присяги в Петербурге. На наш взгляд, как раз в связи с поездкой Ф. П. Опочинина в Варшаву родилась версия о давлении сановной оппозиции во главе с М. А. Милорадовичем на Николая, оправдывавшая подозрительно поспешную присягу цесаревичу. О ,,дворцовом» происхождении этой версии свидетельствует беседа Марии Федоровны с великим князем Михаилом, состоявшаяся накануне его предполагаемого отъезда в Варшаву для уговоров Константина. «Когда увидишь Константина, — внушала императрица Михаилу, — скажи и растолкуй ему хорошенько, что здесь действовали так потому, что иначе произошло бы кровопролитие.
Помимо объяснений причин присяги, Ф. П. Опочинин привез Константину очень важное письмо от Марии Федоровны, в котором ему подсказывался ,,достойный» выход из создавшегося положения: «Итак, вы уже император, дорогой и добрый Константин. Вы не можете действовать иначе, нежели в формах, подобающих этому священному сану; государь же не может обращаться к нации иначе как через манифест». Однако Константин, догадываясь, чего от него добиваются в Петербурге, наотрез отказался признать себя императором, предоставить манифест об отречении от престола или приехать самому в Петербург, чтобы помочь матери и брату выпутаться из неприятной и опасной ситуации. Отвечая на присланное с Ф. П. Опочининым письмо, Константин писал матери: «Таким образом, дорогая и добрая матушка, не быв никогда императором, я не могу ни дать манифеста, ни обратиться с чем-либо подобным к моим согражданам … Что касается моего приезда в Петербург, … куда вы меня приглашаете, я позволю себе почтительно обратить ваше внимание, дорогая и добрая матушка, на то, что я нахожусь в жестокой необходимости отложить мой приезд до тех пор, пока все не войдет в долгожданный порядок. Так как если бы я приехал теперь же, то это имело бы такой вид, будто бы я водворяю на трон моего брата».
Категорический отказ Константина «соблюсти приличия» вызвал раздражение и злобу Николая, прорывавшуюся в откровенных письмах к младшему брату Михаилу, который вскоре после приезда из Варшавы под благовидным предлогом был удален из Петербурга и просидел на почтовой станции в 300 верстах от столицы до самого конца междуцарствия». Рассказывая о содержании перехваченного Михаилом письма Константина председателю Государственного совета П. В. Лопухину, Николай сообщает брату: «С час тому только, любезный Михайла, приехал Перовский (адъютант Николая. — В. К.) и привез мне письма твои и, к счастью, пакет брата к Лопухину … Из копии по секрету увидишь ты, что честь брата не позволяет мне допустить пакет теперь же до назначения; а покуда еще есть надежда на благоразумный и достойный отзыв брата и нас, долг мой беречь под спудом нещастную зту бумагу … Мы все делаем, чтобы имя брата спасти … и я предвижу для него много неприятного, если он не поступит, как долг и честь велят».
Итак, миссия Ф. П. Опочинина, на которую Николай и Мария Федоровна возлагали большие надежды, оказалась безрезультатной. Ни письма, ни доверенные посредники не помогали — Константин отказался признать законной принесенную ему присягу, отказался он и приехать в Петербург. Когда стало очевидным, что затея с присягой Константину провалилась, великий князь Николай, собрав все полученные из Варшавы письма цесаревича, и вызвав в Петербург Михаила как «свидетеля непоколебимой братней воли», назначил на 14 декабря переприсягу. К 12 декабря был начисто переписан манифест о вступлении на престол великого князя Николая, по которому время нового царствования исчислялось со дня смерти императора Александра I — с 19 ноября 1825 г. Таким образом, Николай стал наследником не Константина, а своего старшего брата — Александра.
Учитывая вышеизложенное, следует, вероятно, несколько иначе рассматривать и загадочную историю с чеканкой константиновского рубля. С первых дней междуцарствия Николай и Мария Федоровна были заинтересованы в том, чтобы Константина считали в Петербурге законным императором. Они при каждом удобном случае демонстративно подчеркивали права Константина на престол. В этом отношении характерен разысканный В. В. Бартошевичем любопытный документ, свидетельствующий, что в начале декабря на Монетном дворе было заказано более двух десятков новодельных медалей на рождение великих князей Александра и Константина. Эти медали, предназначавшиеся для рассылки самым влиятельным сановникам Петербурга, — вероятно, членам Государственного совета, состав которого не превышал 30 человек, — лишний раз напоминали о наследственных правах Константина. Не может быть сомнений, что заказ на их чеканку последовал из дворца, а не был предпринят по личной инициативе Е. Ф. Канкрина, как это предполагает В. В. Бартошевич. Министр финансов, насколько можно судить по сохранившимся свидетельствам, занимал осторожную, выжидательную позицию и принадлежал к числу тех сановников которые внешне никак не проявили отношения к происходившим событиям.
Распоряжение Е. Ф. Канкрина о приготовлении образцового рубля с портретом императора Константина, надо думать, также было спровоцировано из дворца. Работы на Монетном дворе, начавшиеся 6 декабря, министр финансов требовал завершить в предельно короткий срок — к 10 декабря, когда в Петербурге ожидался окончательный ответ Константина. В этом плане загадочная история с константиновским рублем хорошо вписывается в контекст событий междуцарствия. Так, если бы замысел Александра в отношении Константина удалось бы успешно реализовать, то несколько десятков отчеканенных образцовых рублей с портретом отрекшегося от престола императора могли бы создать иллюзию его кратковременного царствования. А ведь именно этого так добивались в дни междуцарствия Николай и Мария Федоровна. К слову сказать, императрица в свое время сама занималась вырезыванием медальных штемпелей под руководством главного медальера Петербургского монетного двора Карла Леберехта и хорошо представляла себе политические и пропагандистские возможности памятных медалей и монет.
Выполнить срочное задание министра к назначенному сроку медальерам Монетного двора не удалось. Первая из трех готовившихся в Медальной палате пар штемпелей оказалась полностью законченной и закаленной только к 12 декабря. Сразу же оговоримся, что штемпели константиновского рубля по своей форме и конструктивным особенностям могли быть установлены только в ручном прессе, который использовался на Монетном дворе для тиснения небольших серий медалей, новодельных и пробных монет. Видимо, такой пресс находился непосредственно в помещении Медальной палаты и конструктивно повторял пресс-балансир системы Болтона — Дро, но без сложного механизма автоматической подачи монетных заготовок под штемпели и без разъемного печатного кольца, которое всегда оставляло на гуртах отчеканенных монет только выпуклую надпись или выпуклый узор.
В процессе испытаний штемпелей образцового рубля выяснилось, что подобранное из числа имевшихся в Медальной палате гладкое печатное кольцо оказалось несколько великоватым, так как при нажиме штемпелей на монетный кружок ,,лишний» металл выпирало в зазоры между шейками штемпелей и внутренней обоймой печатного кольца. Именно по этой причине все оттиски константиновского рубля — как пробы с гладким гуртом, так и образцовые рубли с гуртовой надписью — получились с характерными для медальной техники заусеницами. Не считавшиеся дефектами чеканки, они обычно аккуратно опиливались «подпилком», следы которого на рубле Рейхеля — Шуберта рассмотрел Георгий Михайлович. После того, как качество полученных при испытании штемпелей пробных оттисков на гладких кружках было признано вполне удовлетворительным, в Медальной палате приступили к чеканке образцовых рублей с гуртовой надписью. Из числа последних выбрали две монеты для отправки министру финансов, предварительно опилив на них заусеницы.
Итак, 12 декабря с Монетного двора ушли два первых константиновских рубля с гуртовой надписью. Но в тот же день тайно оттуда было вынесено не менее трех монет из числа пробных оттисков с гладким гуртом. Можно предполагать, что они были утаены Я. Я. Рейхелем, выполнившим проектный рисунок константиновского рубля, а также медальерами, вырезавшими портретный и гербовый штемпели первой пары. По убедительному мнению Е. С. Щукиной, ими были ведущие медальеры Монетного двора — Павел Лялин и Василий Алексеев. Желание Я. Я. Рейхеля и упомянутых выше медальеров обзавестись авторскими оттисками образцового рубля можно понять: на исходе междуцарствия слухи об отказе Константина от престола широко распространились по городу, поэтому многие на Монетном дворе в тот день, должно быть, догадывались, какой редкостью в ближайшее время станут эти пробные монеты.
Я. Я. Рейхель, явно не случайно оказавшийся в субботу в Медальной палате, знал о количестве утаенных проб с гладким гуртом и об отсылке двух образцовых рублей в Министерство финансов. Однако, ничего не зная о судьбе двух последних монет и предполагая, что после вступления на престол Николая они были уничтожены Е. Ф. Канкриным, Я. Я. Рейхель, стремившийся обеспечить легализацию в отдаленном будущем похищенных на Монетном дворе проб с гладким гуртом, изобрел легенду об уничтожении двух константиновских рублей прямо в кабинете министра финансов и об отправке трех таких монет в Варшаву на утверждение Константину. Реальность основных деталей легенды Я. Я. Рейхеля подтверждается появлением третьего константиновского рубля с гладким гуртом, нелегально вывезенного из страны и недавно объявившегося в ФРГ в частной коллекции.
Сложнее обстоит дело с интерпретацией версии, исходившей от министра финансов Е. Ф. Канкрина, хотя совершенно очевидно, что она возникла вполне самостоятельно. Е. Ф. Канкрин, не подозревая о хищении в Медальной палате проб с гладким гуртом, в доверительных беседах рассказывал заинтересованным слушателям о шести отчеканенных в декабре 1825 г. образцовых рублях с портретом императора Константина. Но иногда он говорил о пяти пробных рублях, отосланных Константину в Варшаву в период междуцарствия. Как справедливо полагают некоторые исследователи, «отсылкой» в Варшаву пробных монет оба рассказчика — и Я. Я. Рейхель и Е. Ф. Канкрин — маскировали константиновские рубли, о судьбе которых им было хорошо известно. Наоборот, умалчивали о пробных монетах или даже «уничтожали» те из них, о которых им ничего не было известно. Логично предположить, что сведениями о судьбе шестого образцового рубля с гуртовой надписью после событий 14 декабря Е. Ф. Канкрин не располагал.
Опубликованные В. В. Бартошевичем архивные документы зафиксировали лишь факт передачи с Монетного двора в Министерство финансов шести монет в два приема — 12 и 14 декабря. Однако, по нашему мнению, не может быть никакой уверенности в том, что все переданные туда монеты обязательно должны были оказаться в министерском свертке сразу же после воцарения Николая. Ведь первые две монеты с опиленными заусеницами — для официального представления на утверждение — директор Монетного двора Е. И. Еллерс направил министру финансов в субботу 12 декабря, когда императором еще считался Константин, сопроводив, вероятно, их донесением об успешном, хотя и несколько запоздалом, исполнении срочного заказа. Именно такое количество образцовых рублей, надо полагать, затребовал сам Е. Ф. Канкрин, отдавая 6 декабря распоряжение на Монетный двор. Несомненно, одна монета ему нужна была для доклада ожидавшемуся в Петербург Константину. Вторую монету Е. Ф. Канкрин должен был представить инициаторам поспешных приготовлений» — Николаю или Марии Федоровне, чтобы отчитаться о выполнении порученного ему важного задания. Такой отчет мог состояться 13 декабря, когда во дворце ожидалось чрезвычайное заседание Государственного совета, на котором Николай провозгласил себя императором. Может быть, вопрос о константиновском рубле был затронут, как предполагает В. В. Бартошевич, во время первого, официального доклада министра финансов новому императору 16 декабря. В любом случае, не понадобившийся для доклада Константину образцовый рубль Е. Ф. Канкрин присоединил к четырем конфискованным на Монетном дворе, вложив все пять монет в «известный» сверток, в котором они хранились в канцелярии министра финансов до 1878 г. Что же касается второго рубля с опиленными заусеницами, то скорее всего он так и не пошел до Министерства финансов, будучи оставленным во дворце. В заключение отметим, что следствие об этом исчезнувшем экземпляре нельзя считать законченным. В настоящее время мы можем лишь пунктиром обозначить вероятный путь шестого константиновского рубля с гуртовой надписью: Медальная палата Монетного двора — Министерство финансов — Зимний дворец — Варшава — ? — аукцион 1898 г. во Франкфурте-на-Майне. Детальное обоснование такой версии нуждается, естественно, в дополнительном исследовании.
В. А. Калинин
«Нумизматика в Эрмитаже». Сборник научных трудов, Государственный Эрмитаж, Ленинград, 1987 г.
