Первое трехлетие Петербургского монетного двора (1724-1727)

В 1947 г. А. И. Андреев справедливо отметил, что из реформ первой четверти XVIII в. совет­ской исторической науке досталась от прошлого наименее исследованной денежная реформа Петра I [1, с. 95], которая самым непосред­ственным образом обеспечивала успех всех остальных. Иллюстрацией к его словам может служить прочное заблуждение, будто и деся­тичная монетная система России (почтенным памятником древности ее всенародного бытова­ния доселе служат русские счеты [32, с. 269 — 420]) была благодеянием каких-нибудь «нем­цев», у которых набирался ума Петр I. Впер­вые лишь в советской книге — в 1949 г.- было сказано о приоритете России во внедрении деся­тичной монетной системы, вслед за Россией принятой Соединенными Штатами, а чуть позже и Францией, ученые которой сумели распро­странить ее принцип и на всю систему мер и весов [30; 32]; однако и это произошло после того, как проект подобного универсального решения разработал русский человек — В. Н. Та­тищев [47, 281-284; 326-328].

А. И. Андреев конкретнее не высказался, а можно было бы часть вины за неблагополучие исторических представлений о денежном хозяйстве России не только XVIII, но и большей части XVI и XVII вв. возложить на незаслуженно долго признававшуюся фундаментальным исследованием «гелертерскую» монографию И. И. Кауфмана, опубликованную в 1910 г. в солидном органе [17, с. 1-268]. Слишком уж долго, еще в советское время, она сохраняла репутацию очень глубокомысленного труда — за отсутствием чего-нибудь лучшего.

Откуда же такая снисходительность к слабой работе? Причину можно усмотреть в переломном характере и в особенностях развития русской нумизматики в предреволюционные годы. Она уже вполне способна была претендовать на положение серьезной исторической дисципли­ны, а не невинного культурного времяпровожде­ния или любительской забавки. В XX век она вступила, располагая добрым заделом в трех ее важнейших начальных разделах, и первою явилась во многом новаторская по методике мо­нография И. И. Толстого [34], положившая конец шалостям целой стайки авторов любитель­ских «эссе» [27] лишь одно из таких эссе, затаившись, залежалось с той поры, чтобы, опер­шись на готовую толстовскую систематизацию, достаться ненадолго советской нумизматике и вызвать даже некоторую растерянность в ней: к голосу этого автора нельзя было не прислу­шаться, ибо он — А. В. Орешников, знаток «удельных» монет,- обогатил русскую нумиз­матику не меньшим, чем труд Толстого, источ­никоведческим вкладом в нее!

Сам Орешников считал, что он только подни­мает из забвения превосходный каталог русских монет XIV—XVI вв. А. Д. Черткова [40; 41; 42], лишь слегка модернизировав и пополнив его свежим материалом находок. Но он не заду­мался, как же мог создатель такого превосходно­го труда так слепо и доверчиво «склевывать» самую низкопробную «мякину», которою он наполнил несколько «Приложений» [42],- отвра­тительными подделками для профанов!

Публикация Черткова раскрывается как неугаданное Орешниковым хорошо забытое старое: монетный репертуар книги Черткова отлично накладывается на комплекс реально существо­вавших монет, которые угадываются и за вы­звавшим легкую усмешку Черткова забавным «нюсматическим» [нумизматическим, — И. С.] опусом М. М. Щербатова [45; 29]. Но если пробиться сквозь фантазии последнего в истол­ковании сюжетов монет, то за ними открывается общий оригинал — список с каталога неизвестного Щербатову автора; щепетильный в вопро­сах чести, он в предисловии воздал ему должное. А вместе все это выводит на списки хранящегося в Эрмитаже в подлиннике Каталога коллекции древнерусских монет Кунсткамеры, составлен­ного в 1768 г. ее хранителем А. И. Богдано­вым — сотрудником Ломоносова и истинным зачинателем русской научной нумизматики.

Обширными и талантливыми исследования­ми по метрологической культуре Древней Руси П. С. Казанского, П. Н. Мрочек-Дроздовского [19] и А. И. Черепнина [39] была на десятки лет вперед обеспечена успешная разработка со­кровищ «безмонетного периода» XI — XIV вв. — кладов русских слитков [48, с. 19-21, 35-56], хорошо зафиксированных документами Архео­логической комиссии, но ею же и расточенных по приватным коллекциям из-за тупости правив­ших Эрмитажем чиновников. Стало возможным полное восстановление их «списочного состава», а после Великой Октябрьской революции — хо­тя бы частично — и в натуре множества кладо­вых комплексов России. К обработке этого мате­риала еще накануне 1917 г. готовился талантли­вый ученик А. К. Маркова Н. П. Бауер, но его труды принадлежат уже советской нумизматике [49].

«За околицей» каталога А. В. Орешникова долго расстилалась неисследованная и представ­лявшаяся бесплодной пустыня почти двухвеко­вого бытования серебряной «чешуи» копеек. Бесчисленные клады их многие годы привычно отвергались Археологической комиссией или без изучения отдавались на сплав. После быстро состарившегося обзорного труда С. И. де Шодуара [51; 43] Ф. Ф. Шуберт и Э. К. Гуттен-Чапский выпустили элементарные описания типов копеечек — без малейших признаков какой-ни­будь системы [44; 52; 13]. Гипноз непостижимо­сти этого обильнейшего «варварского» материа­ла демонстрирует оказавшаяся в тупике дискус­сия, в которой участвовал такой проницатель­ный ученый, как С. Б. Веселовский, а также С. И. Чижов и И. И. Кауфман, — по поводу веса монет царя Василия Шуйского [28, с. 324 — 329].

Далее открывались уже просторы «регуляр­ной», вызванной к жизни реформой Петра I но­вейшей нумизматики. Oднако именно здесь воз­можного исследователя и приводило в замеша­тельство препятствие в виде мелькавших, как вагоны поезда на переезде, томов — монумен­тальное, но легкомысленное предприятие вел. кн. Георгия Михайловича, не имевшее даже общего названия, — условимся называть его Корпусом русских монет XVIII и XIX вв. Эти тома шли по трассе, проложенной как будто нарочно для них через «отложения» монет двух веков «Руководствами для собирателей» X. X. Гиля и его учеников [11; 12; 14; 15] — такими непритязательными, рассчитанными на самое беззубое, облегченное коллекционирование. Своего рода «нумизматическое лото»: встретилась нового вида монета — найди кле­точку, врисуй кружок и заштрихуй в зависимо­сти от сохранности!

Для Гиля издание Георгия Михайловича явилось вершиной его системы: сколько лет он вовсе игнорировал различия однотипных монет, в примечаниях ко второму изданию стал отме­чать петитом более заметные, а издатель Корпу­са уже задается целью охватить полный подбор «вариантов» для большей части XVIII в. — вплоть до Екатерины II, на чеканке которой «разболтанности» типа пришел конец. Словами эти различия и не передашь, но на таблицах будут изображения всех монет, значит, и описы­вать их не трудно!

Собрание русских монет XVIII в. в Эрмита­же — в основном дело рук и глаз Гиля, взра­щенное его коллекционерским пылом, при «по­пустительстве» И. И. Толстого (быстро охла­девшего к монетам нового времени, но мирво­лившего симпатичному старику) и, разумеется, на его, Толстого, средства. Завещание Толстого, который, чтобы не огорчать старика, и избавился-то от своих монет XIX—XX вв. только после его смерти, «перешлюзовало» в 1917 г. его замечательный подбор монет (с X по конец XVIII в.) в Эрмитаж, где раньше интересова­лись только русскими редкостями. Через не­сколько лет, в 1920 г., А. А. Ильин, оставшийся верным увлечению Гиля, подхватил дело по­следнего и немыслимо пополнил собрание новы­ми разновидностями, выбранными более чем за 20 лет работы в Эрмитаже из вливавшегося в него в 20-х — 30-х гг. потока общественных и частных коллекций. Да и пишущий эти строки кое-что туда добавил в послевоенные годы — уж не меньше тысячи одних рублевиков. И теперь это несравненное собрание оставило далеко по­зади каталог Георгия Михайловича…

В Эрмитаже хранится — ей там и место! — последняя вспышка грандиозной затеи Георгия Михайловича — опознанная мною рукопись большей части неизданного второго тома Ката­лога монет Петра I за 1711 — 1718 гг. Конец ее, посвященный монетам 1717 и 1718 гг., как я до­гадываюсь, утрачен в годы Великой Отече­ственной войны, когда неразобранный архив М. Г. Деммени (бывшего когда-то археографом вел. кн. Георгия Михайловича), перевезенный перед самой войной из Русского музея в Эрми­таж, в труднейших условиях блокадной зимы существенно пострадал.

Известно, что Деммени, закончив к 1919 г. редактирование выписок для последнего из археографических томов Корпуса русских монет и располагая комплектом таблиц для вто­рого тома Каталога монет Петра I, почел долгом своим писать с этих таблиц каталог, выдирая для этого чистые вторые полулисты из своего задела архивных выписок, а когда и этот ресурс исчер­пался, принялся за ножницы… В примечании по поводу замеченной им ошибки Гиля он записал, что надежда исчерпать разнообразие едва улови­мых разновидностей монет — чистая химера…, и продолжал писать.

Итак, мы пришли к тому, что и за роскошны­ми томами Георгия Михайловича возвышается, как подлинный создатель их, все тот же X. X. Гиль, поступившийся своим «первород­ством» — авторством. Издатель (т. е. Георгий Михайлович) будет любезно и почтительно упо­минать его во многих своих предисловиях, но только как «лучшего знатока», симпатизирую­щего изданию — не более! Это такое же «меце­натское» издание, даже способное на отдалении, раз уж Гиль добровольно шел на это, вызывать чувство симпатии и признательности,- почти как полезная серия «Некрополей», изданных вел. кн. Николаем Михайловичем — старшим братом нашего издателя. Только там все предис­ловия к томам и написаны, и подписаны настоя­щим автором — В. И. Сайтовым, а здесь трезвое прозрение пришло поздно, в ранних же томах легкомысленно повторяется неуклюжее завере­ние, что том, например, «содержит все монеты, известные лучшему знатоку их, Хр. Хр. Гилю, и мне…» (т. е. издателю!).

Добродушный гувернер братьев Толстых, метавшийся в доме старшего воспитанника до­живать век хранителем созданной в ее новейшей части им же коллекции, стал настоящей движущей силой каталогов Георгия Михайловича — так же. как М. Г. Деммени, числившийся в при­дворном штате князя заведующим нумизматическим кабинетом, исправно обеспечивал архе­ографическую «догрузку» томов издания. Как- то в начале издания, Георгий Михайлович обмолвился, что он-де издает каталог своей коллекции… Не в корректуре ли добавились слова « и Толстого»? Однако Гиль сверх всех уникумов и раритетов Эрмитажа, слепки которых обеспечила протекция издателя, упрямо наполнял том за томом таблицами снимков с монет Толстого, а монеты издателя мелькали все реже и реже по мере углубления в прошлый век, как и редкости десятка других доступных ему коллекций. Опе­рируя могучей протекцией шефа, Гиль сумел с постоянным опережением вести комплектование слепков для таблиц предстоящих томов, ловко управляясь с корректурой каталогов, печатавшихся вне Экспедиции заготовления госу­дарственных бумаг, где делались таблицы.

Опыт его «Руководств» позволял Гилю прямо с листа писать довольно однообразный текст каталогов. Поначалу тома мелькали, как эк­спресс, вселяя надежду, что вот-вот покажутся и наиболее интересные — «петровские», но лег­комысленная и опасная необычность издания в том и заключалась, что, начав под траурные ламентации с «конъюнктурного», легкого тома монет Александра II да прихватив еще и цар­ствование Александра III, не дожидаясь даже его конца, издатель по инерции и далее пока­тился «задним ходом». Кто же, видя, как мель­кают собранные в еще неприступных архивах археографические тома, рискнул бы, не дождав­шись многообещающего Петровского, который вот-вот появится, предпринимать сколько-ни­будь серьезную работу и публикацию?!

Георгий Михайлович надолго «застолбил» тему. Когда наступил XX век, бег ее замедлился: успев так много сделать в заготовке таблиц впрок, Гиль стал сдавать, сгорая, как свеча, и из-за наступавшей слепоты теряя работоспособ­ность. Скоро и писание каталогов стало ему непосильным, а издатель без него остался беспо­мощным: где еще второго такого чудака най­дешь?! В суете сует фатально неотвратимых для него придворных толчеи и вздора он едва управ­лялся кое-как слепить, не без «накладок», не­мудрящие предисловия к томам, если нельзя было списать «за спасибо» чью-нибудь готовую справку… Антракты меж томами, пока Гиль не уехал на родину, чтобы умереть там в 1908 г., все затягивались, и если дело кое-как и двигалось, то потому только, что занятые своими делами А. А. Ильин и И. И. Толстой из жалости и со­чувствия к больному старику, да и к попавшему в глупое положение самонадеянному, но в общем симпатичному им великому князю приходили на помощь, не позволяя упоминать о своем участии в предприятии.

Когда «вытолкнулся» том «Монеты царство­ваний Екатерины I и Петра II» [9] и казалось, что до вожделенного конца серии рукой подать, вот тут-то, со вздохом облегчения, руки у всех и опустились… Ильин, будущий член-коррес­пондент Академии наук, становился восходящей звездой отечественной картографии; Толстой был целиком захвачен византийской нумизмати­кой… Последнего из изданных томов (первого из запланированных трех петровских;  намечался еще и отдельный археографический) пришлось ждать долгих 10 лет — он вышел лишь в 1914 г. [10]. Спохватившийся А. А. Ильин, тогда еще молодой и по-любительски неопытный, от­рывая минуты у своей «Картографии», кое-как «списал» с таблиц каталог — не без того, чтобы кое-где и «не наломать дров»…

Повзрослевший, наконец, и набравшийся ума у хороших людей Георгий Михайлович в по­следнем написанном им предисловии по-честно­му открыл истинную природу своего издания… А когда в фототипии Экспедиции заготовления государственных бумаг кончилась запасенная еще до 1914 г. заграничная бумага для таблиц, встали печатные машины. Георгий Михайлович, чтобы не потерять уже сделанное, на третьем году войны благоразумно вывез к себе, в Рус­ский музей, весь задел таблиц. Теперь остава­лось только, чтобы через десяток лет один студент, заинтересовавшись библиотечными карточками, нарезанными из тонкого картона таблиц с монетами Петра I, принес одну в Эрми­таж показать А. А. Ильину, и это спасло почти весь тираж таблиц 2-го тома «Монет Петра I» и несколько таблиц 3-го тома.

Вот таким-то образом оказалась блокиро­ванной для исследователей конца XIX и начала XX в. увлекательная тема денежной реформы Петра I. Только совершенно не интересовавшие­ся монетами Милюков да Кауфман и касались ее. А еще более счастливый случай вывел меня однажды на упоминавшийся выше архив М. Г. Деммени. Впрочем, его неизданный архе­ографический труд, к сожалению, уступает остальным. Если еще можно найти какое-то объяснение отсутствию в нем документов Берг- коллегии, то непостижимо, а потому и непрости­тельно, что, живя в Петрограде и располагая могучей протекцией и полной свободой дей­ствий, он не протянул руку к архиву Монетного двора в крепости, о сокровищах которого он не знать не мог! Эвакуированный в 1917 г. в Ры­бинск, этот архив там сгорел…

Занявшись в суматохе и спешке первых послевоенных лет названной выше книжкой, которою хотелось откликнуться из Эрмитажа на 225-летие Монетного двора, я убедился в бедно­сти опубликованных документов, освещавших организацию и первые годы деятельности ПМД. С этим встречался в свое время и Георгий Ми­хайлович, но его высказывания о размещении ПМД в крепости — домыслы: оставалось князю неизвестным, что закладка каменных стен и внутренней застройки Нарышкинского бастиона состоялась примерно лишь через месяц после смерти Петра I [3, с. 48].

Деталь плана Петербурга. И.-Б. Зихгейма (1738 г.).

Особенно смущало меня «раздвоение» толь­ко-только заводимого Монетного двора и, в этой связи, форма множественного числа «монетные дворы». Позже знакомство с планом Петербурга 1738 г. И. Б. Зихгейма принесло разгадку: Мо­нетный двор либо еще тогда не возвратился в Петербург, либо автор плана — иностранец — не рискнул касаться «начинки» крепости, но в экспозициях плана название «Монетный двор» пережиточно оставлено за легкоопознаваемой усадьбой Берг-коллегии на левом берегу Невы, близ сохранившейся с той поры церкви Воскресения, или «Всех скорбящих», на углу про­спекта Чернышевского (б. Воскресенского) и ул. Воинова (б. Шпалерной; последняя возникла в результате позднейшей застройки низменного левого берега Невы). На плане берег прорезыва­ет канава, проведенная из реки прямо в интере­сующий нас двор — второй от угла (рис. 1). Оказалось, что многие документы в томах Ге­оргия Михайловича имели в виду не ПМД в крепости, а его временное пристанище, вскоре захваченное плутовской «командой» Меншикова.

Когда приблизилось 250-летие ПМД, то, же­лая отметить и эту дату, уже просто было обратиться к архиву Берг-коллегии в ЦГАДА, и он не обманул ожиданий. Но как, говоря об истории любимого детища Петра I, которое было ему милее всех московских монетных дворов, обойти рождение мечты о нем? В апреле 1724 г., менее чем за год до смерти, Петр впервые мог держать в руках, может быть, еще ощущая тепло от сшибки штемпельной пары, отчеканенный в Берг-коллегии первый петербургский рубле­вик с буковками СПБ у обреза плеча и со страшноватым в беспощадности его реализма портретом, ничуть не схожим с условным, под античного героя, портретом московских рублей: поистине, здесь «лик его ужасен»! Совсем не так, наверно, виделось это мгновение в мечтах, не покидавших сознание Петра почти всю его взрослую жизнь!

 Эта мечта жизни родилась в тот день, когда с неизменным спутником и переводчиком Я. В. Брюсом Петр впервые вступил под своды лондонского Тауэра, встреченный ученым английским «механиком», и впервые видел и ощу­щал Theatrum machinarum, упиваясь велико­лепным зрелищем могущества и величия меха­ники в действии. Четверка лошадей в нижнем «жилье» идет мерно вокруг мощного дубового стояка с подтеками смазки; его вращение пере­дается вверху над сводом чугунным валам, что без видимого усилия заглатывают и плющат в ровную полосу раскованные и отпущенные прутья серебра и обжимают их в полосу; велит механик — с вращения того же стояка заработа­ет и другая механика; а в смежной палате работные люди провернут воротягу чугунного стана, а малый, что сидит в яме под ним, стол­кнет в корзину готовую монету, из другой корзины подложит кружок-вырубку, а они опять тиснут; и тут же еще машина с поворота колеса печатает на узенькой кромочке монет слова, лишь знай, сбрасывай да подкладывай!

Когда случалось после того наезжать из Депфорда в Лондон, Петр требовал, чтобы снова везли его «к механику в Тур [Тауэр], где деньги делают». После знакомства в действии с одним из лучших в мире по Техническому уровню монетным производством и радости общения с великим ученым Исааком Ньютоном [6, с. 168; 50, р. 714—715] Петра уже не покидала мечта о будущем чудесном монетном дворе с новыми машинами — в его будущей столице, которую он себе построит, в самом сердце ее, непременно в каменном городском замке с высокой башней. И это станет не только лучшим украшением ее, но и важнейшим, столь нужным для его соотече­ственников, для будущего страны просветитель­ным заведением…

Погодите сомневаться, скептик-читатель! Кто знает теперь, что замысел Петра оставался в действии без малого двести лет, по 1911 год, до тяжелой аварии — взрыва светильного газа, превратившего в груду кирпича один из корпу­сов внутри Монетного двора [25, с. 320-321]? Допуск посетителей был прекращен, и об этом еще несколько лет ежегодно объявлялось в спра­вочниках по столице, вроде «Календарей» Суво­рина. А до того из года в год указывались там в отделе зрелищ дни и часы допуска посетителей в великолепные анфилады производственных помещений Монетного двора. Сохранились и не­многие воспоминания посетителей [5, с. 588; 18, с. 428-429; 20, с. 134], и приписки одной из барышень Олениных на отцовских бумагах — о том, как инженер-англичанин Гаскойн огорчал батюшку, отказываясь пускать в батюшкин Мо­нетный двор при Ассигнационном банке на Садовой, когда он там еще только устраивался, а почтенные гости хотели посмотреть, как масте­ровые люди собирают привезенные из Петроза­водска машины… [23, л. 17 об.].

Петербургский монетный двор в 1810 г. Внутренний вид.

(По «Горному журналу» и «Горному словарю» Г. Спасского).

Не ради ли такого же зрелищного использо­вания архитектор А. Порто, готовя проект ны­нешнего, снаружи похожего на дворец, а внутри беспощадно перепланированного здания Монет­ного двора в крепости, предусмотрел галереи с балюстрадами, опоясывавшие расположенные в правой части здания (близ башни с паровой машиной) двусветные помещения, откуда «чистая» публика могла безопасно любоваться, как там, внизу, плащат в станах серебро да золото?(1)

Самой свежей находкой Ньютона был гуртильный станок для медной монеты, покончив­ший с безобразным состоянием ее обращения. Как же было не подвести гостей к этой машине? А в Эрмитаже имеется почти полная серия проб гуртильной снасти любимого «Левши» Петра I. (Этих пробных монет А. А. Ильин смолоду не держал в руках, и дались они ему в Каталоге хуже всего). Они да еще единственный доку­мент, отысканный Е. С. Щукиной, внятно рас­сказывают, как однажды, при посещении Адми­ралтейского монетного двора в Москве (дело было после 1705 или 1706 г., когда широко пошла в обращение медная копейка и уже по­текли через западные рубежи поддельные ко­пейки), Петр поделился там с мастеровым лю­дом своей досадой: большой урон казне от этого! Рассказывал, какую машину видел у механика за морем: его снасть с одного жима пропечатыва­ла буквами весь рубчик монеты… Может быть, вынув из кармана, показал такую аглицкую «копейку»… В 1710 г. царь снова там же — приехал смотреть выдумку русского резчика штемпелей Федора Алексеева. Между полукруг­лыми вырезками двух стальных плашек его стан обжимает кружки для копеек узором или буква­ми. Одна плашка перевернулась, печатает напо­ловину вверх ногами, а ему что: он грамоты не знает! Хоть и не сгодилась эта выдумка из-за потери времени, а царь обласкал русского само­родка, велел давать ему жалование против рабо­тавших там граверов-немцев! [46, с. 10—11; 10]. (2)

Пробная копейка Ф.Алексеева.

Удивительно, что прошла мимо Петра, с его интересом к механике, хранившаяся где-то в Москве снасть для тисканья их меж двумя «ко­лесами» (снасть эта была возвращена туда из Севска в 1689 г.— после прекращения выделки «севских чехов»), что приглядываясь к негод­ной снасти фальшивомонетчика, служившего когда-то у гетмана Дорошенко, успешно соору­дили два московских ружейных слесаря, да прибившийся к ним одержимый механикой стрелец.(3)

Можно думать, что потрясенный множеством впечатлений и вернувшийся домой Петр понача­лу еще не очень-то и верил в свои возможности: а вдруг да не открылся ему весь секрет «не­мецкой» хитрости, да пойдет у него чеканка русских ефимков-рублевиков, как когда-то у от­ца — вкривь да вкось! Не лучше ли начать с полтин? На такие соображения могут наводить сохранившиеся пробы двух пар штемпелей, вы­резанных В. Андреевым и Ю. Фробусом. Они могли быть оттиснутыми только под новый, 1700-й год, когда уже были установлены на Медном монетном дворе привезенные только что из Готы от Вермута прессы [33, № 5, 8].

Позже, когда за плечами был и опыт работ московских дворов и уверенность в успехе, на впечатления от Лондонского монетного двора наложилось, подлив масла в огонь, приятнейшее воспоминание о приеме в Париже в 1717 г. на Монетном дворе, где при высоком госте заложили в стан тяжелый, гладкий кружок золота и после пары ударов поднесли сверкающую медаль с его портретом. (Медальеру была предоставлена возможность во время одного и предыдущих приемов незаметно сделать наброски головы Петра). Недаром же до самой смерти Петра она оставалась любимым украшением его рабочего стола!

Петербург рос, поражая наблюдателей, но самой горячей проблемой юного города оставалась постоянная «неуправка» со строительством: жилья — от убогих лачуг до хором — не хватало ни для «перведенцев» всех родов, ни для: пересаживаемых из Москвы государственных учреждений; шла война, не говоря уже о постоянной нехватке денег, которая сминала наилучшие планы; мучительной проблемой был унаследованный от прошлого архаический государственный аппарат, из которого новые названия не способны были вышибить приказный дух с его бестолковщиной и неупорядоченностью отношений между звеньями. Замыслы Петра постоянно уносились вперед, далеко опережая унылую действительность…

С 1712 г. царь постоянно живет в Петербурге за ним водворились там двор и сенат. С Монетным двором заводиться рано: крепость еще в земляных валах и с деревянной застройкой только строится, опережая собор, высокая колокольня, да один только смотрящий в сторону моря «бастион под флагом» — Трубецкой — уже сменил насыпи на каменную твердь. Однако, по свидетельству М. Г. Головкина, на план каменного строения для всей крепости у царя уже помечены здания для Монетного двора которые должны подняться внутри Нарышкинского бастиона [8, с. 175, № 238] — напротив царского дворца, что на той стороне Невы. Но как же трудно и как медленно все делается!

Две записи Петра — 1715 и 1716 гг. — предусматривают очередность работ Городовой канцелярии, осуществляющей все казенные стройки в Петербурге, Кронштадте, Шлиссельбурге и т. д.,- «В Шлютенбурге казармы на Денежный двор строить» [21, с. 5, 55; 37, оп. 1. № 476, л. 13 об,; 38, оп. 467, № 480, л. 187] — и позволяют заглянуть в первоначальные на­метки глубокой реорганизации монетного дела, начатой в 1700 г. в Москве.

Пресс А. Вермута. Деталь медали (1715 г.).

Чистая, «казовая» часть плана — медали, которыми царь увлечен как рупором его идей, серебряная да золотая чеканка будут под его опекой осуществляться только в Петербурге, в крепости; но никак не пристало занимать в ней место еще и громозд­ким медным делом! Заложенное в 1718 г. в Шлиссельбургской крепости двухэтажное сводчатое здание мерою 25 на 4 сажени [37, on. 1, № 476, л. 13 об.; 38, оп. 480, № 283, л. 187] вместит конную плащильню для медных полос и все машины; медь привезут на судах, и они же развезут готовую монету крупными конвоями по городам, куда только можно добраться по рекам да каналам — все лучше, чем гонять при ко­лесных да конных обозах бесчисленные караулы от разбоя!

Время сохранило лишь очертания давно ра­зобранной двухэтажной пристройки к крепо­стной стене в Шлиссельбурге. Предполагалось, что этот монетный двор возьмет на себя из Москвы едва ли не все медное дело; и пусть медь пока что опережает золото да серебро: ей честь и место — она теперь становится главным ресурсом реформы. Сколько уже лет медь исправ­но идет наравне с серебром да золотом! Пуд ее ценою в 3-4 рубля до 1718 г. давал 20 рублей, а даст и вдвое, если разумно вести дело — не так, как было у бояр при отце! Иностранцы берут за привозное серебро медь потому, что за нее купят враздробь все, что им надобно. Такое это при­быльное дело, что стоило бы, как было поначалу, подрядить голландцев привозить готовые мед­ные кружки прямо в Шлиссельбург; а может быть, медь отыщется еще в Карелии?

Чеканку только золотой и серебряной моне­ты в Петербурге имел в виду указ от 15 марта 1719 г.: «Для переводу из Москвы в Санктпетербург Денежных Дворов… нынешнего года летом сделать в гарнизоне в казармах казенки [мастерские,- И. С.] и прочее что к Денежным Дворам принадлежит, …и как оное сделано бу­дет, тогда те Денежные Дворы из Москвы со всеми принадлежностьми и с мастеровыми людьми и служители перевесть в Санктпетербург в будущем 720 году неотменно» [24, т. 5, с. 679, ст. 3.324]. «Петербург» в указах Петра —  понятие широкое: не только сам город, но и ок­рестные стройки. Надеялся ли Петр всего за год поднять в камне Нарышкинский бастион, или, понимая, что Кронштадт с фортами и Шлиссель­бург снимают оборонное значение Петропавлов­ской крепости, оставив ей роль городского замка, он готов был поступиться Трубецким бастионом и верил, что и в Шлиссельбурге вот-вот завершат стройку? Из-за «конъюнктур» и этот указ идет насмарку. В феврале 1721 г. в «докладных пунктах» Берг-коллегии Брюс предлагает: «Гораздо б прибыльнее и лучше было, когда б денежные дворы здесь в Петербур­ге под видом [наблюдением,- И. С] его царско­го величества и Берг-коллегии были, а ежели конъюнктуры до того не допускают, то б хотя к наименьшему золотая монета здесь делана, дабы Коллегия, модель порядочно управляемого Денежного двора показати могла, и по тому моделю смотря, большие Денежные дворы могли управляемы быть» [24, т. 6, с. 565, ст. 3.748]. Петр, по выслушании «пунктов», 28 февраля указал: «…Золотую монету в С. Петербурге де­лать в крепости» [24, т. 6, с. 566, ст. 3.748].

Но и это решение повисает в воздухе, а мень­ше чем через месяц, «уведомясь о имеющейся в Ниренберге для чеканного денежного дела новоизобретенной машине», Петр послал туда асессора Багарета, «прося позволить не токмо оную посмотреть, но и модель сделать» [2, с. 202]. Вероятно, Багарету были предоставлены более широкие полномочия; так или иначе, а че­рез пару лет корабль с нюрнбергскими прессами бросит якорь на Неве и задаст немало хлопот по-прежнему не готовым к этому Берг-коллегии и царю!

«Конъюнктуры» делают свое дело: выве­денное под кровлю здание в Шлиссельбурге Монетным двором не стало: соблазнительный когда-то замысел исчерпал себя и угас; только дорого обошелся он монетному хозяйству Москвы, которое почти за все «петербургские» годы Петра совершенно не поддерживалось. Петр, ничего не давая, только брал из Москвы сколько хотел! Так и в 1725 г. где-то на пути в Петербург затонула баржа с прессами, взяты­ми с Московских монетных дворов, после чего на молодом Сестрорецком заводе было положено начало отечественному станкостроению [9, с. 23, № 36]. А после смерти Петра проверка жалоб из Москвы обнаружила там вопиющие развал и за­пустение. Производивший ревизию В. Н. Тати­щев писал А. В. Макарову:      «…Нахожу их [московские монетные дворы.— И. С.] так, как они во время поляков брошены, и до сего дня в них никто не бывал» [цит.: 26, с. 587].

Возможно, что Петра в последние годы жиз­ни уже захватила идея о далеком Екатеринбурге как будущем центре медной чеканки? Там уже поднимался Монетный двор, правда, поначалу совсем необыкновенный: нашлись среди плен­ных шведов знающие «платовое» дело; сгодится ли, не сгодится, а послали их туда ставить вододействующую машину, что станет выбивать на откованных четырехугольных «платах» (очень скромных в сравнении с неподъемными швед­скими, где осуществлялась «медная монопо­лия») орлов на углах да «словесник» с ценою посредине. Успели в 1726 г. наделать таких же полтин да четвертаков, а более всего гривен 1726 да 1727 гг., которые и в обращении пошли как своего рода «расфасованная» медь для бес­численных народов и племен Сибири [9, с. 3, № 7, 9 окт. 1725 г.].

Скорее всего, разочаровавшись сразу в тяже­ловесных больших платах, Петр ощущал по­требность в «региональных» местных деньгах — особой монете для примитивного рынка. А тем временем с выделкой медной монеты управля­ются московские дворы, заливающие страну ею (уже спотыкающейся и требующей «лажа» — приплаты против серебра) на 40 рублей из пуда — пятаки с андреевским косым крестом да крохотные пленочки меди — жалкие полушки.

В конце лета 1723 г. произошло событие, положившее конец неопределенности и сбоям: на Невском рейде бросил якорь корабль, нагру­женный нюрнбергскими монетными прессами: скорее всего — итог миссии Багарета… На за­прос сената руководитель Берг-коллегии Брюс не ко времени ударился в рассуждения, в кото­рых формально был совершенно прав: 20 августа он ответил, что монетное дело в крепости им «не зачато» — по той причине, что «в крепости устроить его не можно для того, что во оной крепости всегда бывает людство немалое, а оно­му надлежит быть в особом месте, круг которого был бы всегда караул…» [35, л. 419, 419 об.]. Кому, как не ему, это и знать: в крепости полно солдат ее гарнизона, и тут же землекопы да каменщики, что с только что законченного Тру­бецкого бастиона перешли на кладку колоколь­ни будущего собора…

За указом сената Брюсу от 8 сентября угады­вается взрыв досады царя: «Для монетного серебряного дела в Санктпетербурге покамест особой двор сделан будет, очистить двор, в кото­ром ныне Берг и Мануфактур коллегия» [36, л. 422].

Старая плащильная машина Петербургского монетного двора. (Из альбома А. К. Нартова).

Приходится повиноваться, и 9 сентября Берг-коллегия рапортует, что «монетное дело на том дворе начато»: сколько можно прессов уста­новлено, а лишние девать некуда — здание для производства непригодно и пожароопасно. Со­общается, что минцмейстер Т. Лефкен присмот­рел в крепости подходящее двухэтажное зда­ние — темный артиллерийский цейхгауз Тру­бецкого бастиона [36, кн. 102, л. 37 — 38]. 11 ноября 1723 г. сенат соглашается с выбором Лефкена, а 17-го отпускаются и первые ассигно­вания. Урок подействовал и на Брюса: он со­образил, каким образом в уже не очень нужной для оборонных целей, но остающейся еще в его подчинении крепости избавиться от «людно­сти»: там вскоре подымется в горже бастиона узкое двухэтажное здание с воротным проездом посредине — прекрасное место для самой Берг-коллегии, куда она и переберется вскоре.

Выпись Берг-коллегии сообщает, что «манетное дело в Санкт Петербурге апреля в 21 чис­ло сего 724 году немецким инструментом под смотрением минцмейстера Бера начато» — ве­роятно, в Берг-коллегии. Теперь заботы и сред­ства делятся между двумя объектами и преиму­щественно внимание отдается крепости, только мало сообщений о ходе дел там; а в Берг-колле­гии чеканка рублей не привилась: оказалось, что вся годовая выделка составила 264 рубля [35, л. 37 — 38]. Выполнялись там какие-то случай­ные работы — отчеканено несколько медалей (вероятно, по прошениям ветеранов), сделано 2000 квадратных знаков для бородачей [36, кн. 102, л. 37—38], а в основном этот двор пре­вратился на некоторое время в курируемый А. Д. Меншиковым «исследовательский инсти­тут алхимии».

Серебряные рубли Петра I 1724 и 1725 гг.

Остаток привезенных прессов, не вместив­шихся в Берг-коллегии, естественно, ушел в крепость. Очень вероятно, что почти одновре­менно с развернувшимся там сооружением кон­ной плащильной в верхних покоях уже обосно­вались при сальных свечах монетчики. Плащильня давалась, как видно, нелегко: всю чеканку 1724 и 1725 гг. вели, не ожидая ни пла­вильни, ни плащильни, на сильно обжатых тале­рах, которые после термического «отпуска» шли прямо под штемпель. При обжимании они утончались и настолько раздавались вширь, что гуртить их становилось невозможно — обходи­лись едва заметным рубчиком вдоль края.

В Эрмитаже больше 50 рублевиков со знаком СПБ 1724 г. и больше 80 — 1725 г. Первые восхо­дят к 4-м контрпунсонам (маточникам) портре­та: в 1724 г. они могли чеканиться меньше месяца, но вполне вероятно, что оставшиеся пригодными штемпели «добивались» и в 1725 г.; в монетах 1725 г. маточников 6, но из них 2 прошлогодних, при новой дате. Зная скромный итог «Коллежского» двора, приходится согласиться, что прессы, сгруженные в крепость, не долго оставались там без дела, успев поработать и в 1724 г. В 1725 г. чеканка штемпелями Петра продолжалась и после его смерти не менее 40 дней, пока он не был символически предан земле. Лишь после этого уместно было начать чеканку с портретом Екатерины I [9, № 6, 10].

Совершенно неожиданный оборот приняла со смертью Петра I деятельность «Коллежского двора», как его стали называть (вопреки тому, что Берг-коллегия как раз теперь полностью утратила контроль и власть над ним, и Брюсу ничего не оставалось, как делать вид, что он не видит этого). Филиал Монетного двора оказался в руках дорвавшегося до неограниченной власти беспринципного невежды Меншикова через его креатуру обер-коменданта Фаминцына и его лю­дей. Первый среди них -дождавшийся своего «звездного часу» российский «алхимик» П. Н. Крёкшин. Раскинутые им перед равным ему в невежестве Меншиковым планы были неотразимы! Уступая настояниям «Данилыча», Екатерина 17 октября останавливает выделку монеты в крепости (ее благоразумия, как ка­жется, хватило ограничиться только Петербур­гом, не касаясь московских дворов); монетчики переводятся на нищенские «кормовые»: содер­жание лошади обходилось в 48 к.; монетчику достаточно 10 [9, № 21, прил., с. 71, 79].

Петербургские новоделы двухрублевиков Петра I и Екате­рины 1, инспирированные подлинными штемпелями 1727 г.

План Крёкшина заключался в выкупе рубль за рубль всей выпущенной с 1702 г. серебряной монеты (включая и уже выпущенную Екатери­ной) — пробою не ниже 70-й — за новую монету, которую надлежало как можно быстрее делать, изготовив набор штемпелей Петра с со­ответствующими датами, и Екатерины, но про­бою в 57 1/2 (в рублях) и ниже. Для скорости уже сделаны штемпели небывалых серебряных двухрублевиков. Мотивы же выкупа воистину трогательны:  в интересах подданных им предоставляется возможность заменить сверка­ющими новизною монетами потускневшие и по­тершиеся — только «ради вечныя славы толь великих монархов»… Глухое сопротивление других верховников, изредка ощущаемое в эзо­повском языке протоколов и журналов Верхов­ного тайного совета, да, пожалуй, и саботаж отданных в подчинение Фаминцына специали­стов [9, прил., с. 79 — 80, 84 — 85], а пуще всего безденежье, на которое Екатерина сама обрекла себя, заставили ее с 3 февраля 1727 г. вернуться к возобновлению чеканки по-старому [9, № 27].

Неудача не обезоружила Крёкшина: имея время и условия, чтобы заняться «наукой», он изобретает серебро «новой инвенции»: традици­онные методы пробирования пасуют перед ним, а главное — «светлейший» разделяет восторг изобретателя! Успеху способствовали и приня­тые Крёкшиным меры для «защиты флангов» — огромный, на многих листах, темный и запу­танный донос на наиболее опасного противни­ка — минцмейстера Лефкена [9, № 22]. Начи­нается эпопея «меншиковых гривенников», в ко­торой «светлейший», кажется, даже понес некоторый ущерб; а Крёкшин натерпелся стра­ху, когда его дьявольская стряпня не желала возвращать серебряную «закваску»…

«Коллежский двор» его последнего года, естественно, оставил очень мало документов. Судить о его делах приходится по следственным материалам времен имп. Анны. Один из свидете­лей живописует: в созданной лигатуре при­сутствовали «сильные материи, а именно се­литра, мышьяк, сулема, отчего та лигатура мокла и на слитках явились пузыри и стираны тряпичками и от стирания и от пузырей обсы­пался якобы песок, а иные малые слиточки и сами рассыпались…» [8, с. 10].

В начале 1728 г., вслед за двором, сбежавшим во главе с малолетним императором в уют Москвы, покинули Петербург и монетчики. Мо­нетный двор в Трубецком бастионе опустел на 10 лет, а от двора Берг-коллегии осталось только бессмысленное название.

Примечания:

1. Несколько лет назад сообщалось, что проект здания для Филадельфийского монетного двора (США) предусматривает застекленные галереи для публики, позволяющие наблюдать «чудо» рождения денег.

2. Большинство пробных монет было описано еще Рейхелем; Ильин списывал всё с таблиц, упустив гуртовые надписи.

    3. См. рукописи М. Г. Деммени, хранящиеся в ОНГЭ (док. 1686 — 1689 гг.). Статью об этой операции подготовил В. Н. Рябцевич.

Литература:

1. Андреев А. И. Петр I в Англии в 1698 г.- В кн.: Петр Великий. Сб. ст. М.- Л., 1947, [т.] 1.
2. Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 г.). М., 1896, ч. 2.
3. Богданов А. И. Историческое, географическое и топо­графическое описание Санктпетербурга, от начала за­ведения его, с 1703 по 1751 год…, доп. и изд. … В. Рубаном. Спб., 1779.
4. Богословский М. М. Петр I. [М.], 1941, т. 2.
5. Булгаков А. Я.- Булгакову Я. И., 20 февр. 1809 г.- РА, 1899, кн. 1.
6. Вавилов С. И. Исаак Ньютон. Науч. биография и статьи. М., 1961.
7. Гаршин М. Русские монеты. Перечень монет и их раз­новидностей царствования имп. Николая II, не вошед­ших в кн., сост. X. Гилем и А. Ильиным. Пг., 1916.
8. Георгий Михайлович, вел. кн. Монеты царствований императрицы Анны Иоанновны и императора Иоан­на III. Спб., 1901.
9. Георгий Михайлович, вел. кн. Монеты царствований императрицы Екатерины I и императора Петра II. Спб., .1904.
10. Георгий Михайлович, вел. кн. Монеты царствования императора Петра I. Спб., 1914, т. 1.
11. Гиль X. X. Таблицы русских монет двух последних столетий. Практ. руководство для собирателей. 2-е изд. Спб., 1898.
12. Гиль X. X., Ильин А. А. Русские монеты, чеканенные с 1801 — 1904 гг. Практ. руководство для собирателей. Спб., 1904.
13. Гуттен-Чапский Э. К. Удельные, великокняжеские и царские деньги древней Руси. Спб., 1875.
14. Ильин А. А. Русские монеты. Медная монета с 1700 — 1725 г. Петра I. Практ. руководство для собирателей. Пг., 1918.
15. Ильин А. А., Толстой И. И. Русские монеты, чеканенные с 1725 по 1801 г. Практ. руководство для собирателей. Спб., 1910.
16. Исторический музей. Москва. Описание памятников. М., 1896, вып. 1. Рус. монеты до 1547 г.
17. Кауфман И. И. Серебряный рубль в России от его возникновения до конца XIX столетия, — ЗНОРАО, 1910, т. 2, вып. 1-2.
18. Монетный двор в Петропавловской крепости в С.-Пе­тербурге.— ВИл, 1877, т. 17, № 24 (440).
19. Мрочек-Дроздовский П. И. Опыт исследования источ­ников по вопросу о деньгах Русской Правды.- УЗМУ, отд. юрид., 1881, вып. 2.
20. Н. В. [Чеканка монет на ПМД].- ИМ, 1881, № 12.
21. Общий архив Министерства имп. двора. Спб., 1880, т. 2.
22. Орешников А. В. Денежные знаки домонгольской Руси. М., 1936 (ТГИМ, вып. 6).
23. ОР и РК ГПБ, ф. 542. Оленины А. Н., А. А., В. А., Г. Н., А. Г. и Стояновский Н. И., № 373.
24. Полное собрание законов Российской империи [Отде­ление 1]. Спб., 1830, т. 5, 6.
25. Редько А. Г. Материалы для истории С.-Петербург­ского монетного двора (1905-1912 г.). Спб., 1914.
26. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1963, кн. 9, т. 17-18.
27. Сотникова М. П., Спасский И. Г. Тысячелетие древней­ших монет России. Свод. кат. рус. монет X-XI веков. Л., 1983.
28. Спасский И. Г. Денежное обращение в Московском государстве с 1533 по 1617 г.- В кн.: Материалы и исследования по археологии Москвы. М., 1955, т. 3 (МИА, № 44).
29. Спасский И. Г. Очерки по истории русской нумизмати­ки,- НС, 1955, ч. 1 (ТГИМ, т. 25).
30. Спасский И. Г. Петербургский Монетный двор от воз­никновения до начала XIX века. Л., 1949.
31. Спасский И. Г. Происхождение и история русских счетов.— В кн.: Историко-математические исследова­ния. М., 1952, вып. 5.
32. Спасский И. Г. Русская монетная система. Ист.-ну- мизмат. очерк. М., 1957; М., 1960; Л., 1962; Л., 1970.
33. Спасский И. Г., Щукина Е. С. Медали и монеты Пет­ровского времени. Из кол. Гос. Эрмитажа. [Альбом]. Л., 1974.
34. Толстой И. И. Древнейшие русские монеты княжества Литовского. Нумизмат, опыт. Спб., 1882.
35. ЦГАДА, ф. 248.
36. ЦГАДА, ф. 651.
37. ЦГИА СССР, ф. 466.
38. ЦГИА СССР, ф. 467.
39. Черепнин А. И. О гривенной денежной системе по древним кладам,- ТМНО, 1900, т. 2, вып. 2.
40. Чертков А. Д. Несколько слов вместо предисловия к описанию древнейших монет.- ТЛОИДР, 1837, ч. 7.
41. Чертков А. Д. Описание древних русских монет. М., 1834.
42. Чертков А. Д. Описание древних русских монет. При­ложения. М., 1837-1842, [ч.] 1-3.
43. Шодуар С. И. де. Обозрение русских денег и иностран­ных монет, употреблявшихся в России с древних вре­мен. Пер. с фр. Спб., 1837-1841, ч. 1-2 и альбом.
44. [Шуберт Ф. Ф.] Описание русских монет и медалей собрания генерал-лейтенанта Ф. Ф. Шуберта. Спб., 1843, ч. 1.
45. Щербатов М. М. Опыт о древнейших русских моне­тах.- АН, 1780, ч. 4.
46. Щукина Е. С. Медальерное искусство в России XVIII в. Л., 1962.
47. Юхт А. И. В. Н. Татищев в Москве. (К истории денеж. обращения в России в 20-30-х гг. XVIII в.).- ИЗ, 1978, [т.] 101.
48. Янин В. Л. Денежно-весовые системы русского сред­невековья. Домонг. период. [М], 1956.
49. Bauer N. Die Silber- und Goldbarren des russischen Mittelalters, — NZ, 1929, Bd 62, 1934, Bd 64.
50. Boss V. Newton and Russia. The early influence 1698-1796, Cambridge (Mass.), 1972 (RRCS, [vol.] 69).
51. Chaudoir S. de. Apercu sur les monnales russes et sur les monnaies etrangeres qui ont en cours en Russie, depuis les temps les plus recules jusqu’a nos jours. St.- Petersbourg, 1836-1837, vol. 1-2.
52. Schubert F. P. Monnaies et medailles russes, d’apres 1’etat donne par le cabinet du general d’infanterie T. F. de Schubert. Leipzig, 1857-1858, part. 1-2.

И.Г. Спасский. Труды Государственного ордена Ленина Эрмитажа. XXVI. Л., 1986. С. 35-45.