Граф Иван Иванович Толстой (1858-1916)

В лице скончавшегося 20-го минувшего мая в Гаспре, на Южном берегу Крыма, графа Ивана Ивановича Толстого наука потеряла крупную ученую силу, общество лишилось одного из наиболее просвещенных, благородных, гуманных деятелей, все те, кто имел счастье входить с покойным в непосредственное общение, утратили в нем доброжелательного, любвеобильного, обаятельного человека.

Граф И. И. Толстой родился в Петрограде 18 мая 1858 г. По окончании курса 3-й классической гимназии и юридического факультета Петроградского университета он служил недолгое время по Министерствам иностранных и внутренних дел. Когда была образована комиссия специалистов по переселенческому делу, граф принял в ней деятельное участие и был назначен чле­ном переселенческой конторы в Сызрани, откуда переправил де­сятки тысяч семей в Сибирь. Не столько, однако, служебные ин­тересы, сколько научные занятия привлекают графа на первых порах его деятельности. Под влиянием своего воспитателя X. X. Гиля, которого он называет в своем первом ученом труде своим «старейшим руководителем в нумизматике», граф увлекся этой отраслью историко-археологического знания еще с юноше­ских лет. Началось увлечение с простого собирания монет; но скоро увлечение это стало на такую солидную базу, приобрело настолько серьезный характер, что из графа выработался уже к началу 80-х годов прошлого века настоящий ученый исследова­тель-нумизмат. В 1882 г. граф издал «Нумизматический опыт», посвященный исследованию древнейших русских монет великого княжества Киевского. Это — большая книга in folio*, заключавшая в себе около 300 страниц текста и 19 таблиц рисунков. Поводом к изданию труда послужило приобретение графом в 1877 г. коллекции русских монет М. В. Юзефовича, среди кото­рых оказалось 43 экземпляра из числа монет, найденных в 1852 г. в земле близ Нежина. По поводу этих монет высказыва­лись в литературе различные мнения: одни утверждали, что это монеты первых русских князей, другие — что это монеты бол­гарские или сербские; точно так же различно толковались изоб­ражения и надписи на монетах. Для того чтобы стать на твердую почву при исследовании упомянутых 43 монет, граф изучил ана­логичный материал, хранящийся в частных, общественных и государственных коллекциях. В результате им было рассмотрено и каталогизировано свыше 170 монет, большею частью не издан­ных и представляющих сугубый интерес вследствие того, что они являются наследием «такой эпохи нашей истории, от которой до нас сохранились лишь скудные современные сведения и неболь­шое количество памятников». Граф пришел к следующим глав­ным выводам в своей работе: 1) описанные им монеты, несом­ненно, русские; 2) они относятся ко времени княжения Влади­мира Святого, Святополка I и Ярослава I; 3) они имели значение денежных знаков; 4) на монетах сказывается непосредственное влияние византийского искусства, хотя и вероятно, что они — дело рук не византийских, а местных мастеровых [1].

Нельзя не отметить в этом первом труде молодого нумизма­та и широкой постановки всего вопроса и твердой базы, на ко­торой построено все исследование. Разбираемые монеты явля­ются для графа не предметом, возбуждающим любопытство коллекционера-любителя; они служат в его руках первоклас­сными историческими документами, которые после тщательно произведенного над ними критического анализа, будучи сопо­ставлены с другими данными, относящимися к той же эпохе, должны послужить к освещению древнейшего периода нашей истории. Таким образом, уже в своем первом труде, как и во всех последующих, нумизматика является для графа не ка­кой-то изолированной дисциплиной, а составляет необходимый ингредиент исторической и археологической науки вообще. И все нумизматические труды графа — это нужно отметить теперь же — важны не только тем, что в них сообщается новый, тщательно проверенный и изученный материал, но и тем так­же, что материал этот исследуется и трактуется на широкой исторической основе; иными словами, нумизматика в трудах графа окончательно снисходит с той позиции, какую она зани­мала у нас раньше, когда монеты не столько изучали, сколько ими интересовались с чисто любительской точки зрения. В этом отношении труды графа должны были оказать самое сущест­венное влияние на разработку у нас нумизматики как науки.

В 1884 г. появился первый выпуск широко задуманного тру­да графа: «Русская допетровская нумизматика. Вып. 1. Монеты Великого Новгорода» (148 стр. текста и 7 таблиц). Уже к тому времени коллекция допетровских монет составилась у графа та­кая, какой «по числу и разнообразию чеканов никому еще не удалось составить». «Это богатство, — говорит граф в «Предисло­вии», — дает мне возможность более чем кому-либо другому из­дать не простой каталог, но целый труд, могущий служить осно­ванием для дальнейшей систематической разработки древнерус­ской нумизматики». Все издание, по выработанному автором плану, должно было выходить выпусками, «причем каждый вы­пуск будет заключать в себе описание монет однородных по мес­ту чеканки или обращения». Такой способ издания целесообра­зен главным образом потому, что «дает возможность тщательнее обработать материал: богатство его столь велико, что каждый отдел требует для основательного изучения продолжительного занятия им и притом такого внимательного, которое не позволя­ет отвлекаться другими отделами». Классификации и описанию монет каждого отдела предполагалось предпосылать особое вве­дение, которое должно служить «монографией о монетах отдела и представлять собою нечто законченное».

Из предположенных автором десяти выпусков всего изда­ния появилось только два: кроме упомянутого выпуска о моне­тах Новгорода, в 1886 г. вышел в свет второй выпуск, посвя­щенный монетам псковским (с приложением 10 таблиц). На этом издание «Русской допетровской нумизматики» и остано­вилось: граф отвлечен был от него другими занятиями. Таким образом, исполнилось его предположение, которое он высказал в предисловии к первому выпуску, когда, мотивируя принятую им систему публикации всего труда, он между прочим писал: «Приступая к столь обширному изданию, как начатое мною, следует иметь в виду случайности жизни. Кто знает, приведет­ся ли мне осилить весь материал? Между тем, если способ обработки его, обозначившийся в первых выпусках, встретит со­чувствие, можно надеяться, что в таком случае найдутся и про­должатели моего труда».

Науке, конечно, приходится сожалеть о том, что задуманное графом монументальное издание остановилось почти на самом начале. Но, высказывая это сожаление, справедливым будет под­черкнуть то, что самая мысль дать своего рода corpus (состав=свод) русской допетровской нумизматики является знаменательной, если при­нять в соображение, что мысль эта возникла у графа не на зака­те, а в самом начале его ученой деятельности. Очевидно, уже тогда граф настолько глубоко и основательно освоился с предме­том своих занятий, что его не пугала мысль дать труд общего синтетического характера. Что граф не переоценивал тут свои силы и свои знания, лучшим доказательством служат появившие­ся два первых выпуска «Русской допетровской нумизматики».

Но что же отвлекало графа от продолжения задуманного им труда? Отчасти именно те «случайности жизни», которые он и сам предугадывал, отчасти постепенно расширявшийся и углублявшийся горизонт научных его интересов.

Вступив в число членов Русского Археологического Общества еще в 1882 г., граф избран был 28 апреля 1885 г. его секретарем. В звании секретаря он оставался до 15 апреля 1890 г. и за это время много и плодотворно потрудился для Общества. Он при­нимал участие в целом ряде комиссий (например, по описанию Староладожской крепости, по снаряжению ученой экспедиции в Грецию для изучения церковных ее памятников, в предвари­тельном комитете по организации 7-го Археологического съезда в Ярославле), выработал новый устав Общества, который дей­ствует и по сие время, восстановил прежний орган Общества, его «Записки», фактическим редактором которых состоял. В этих «Записках» за время секретарства графа были напечатаны им следующие работы из области не только уже русской, но и ви­зантийской нумизматики: в т. I (1886 г.) рецензия о труде Ю. Б. Иверсена «Медали в честь русских государственных деяте­лей и частных лиц» (стр. LXII-LXXV), в т. II (1887 г.) «О ви­зантийских печатях Херсонской Фемы» (стр. 28-44), в т. III (1888 г.) «О монете Константина Мономаха с изображением Вла­хернской Божией Матери» (стр. 1-20), «Клад куфических и за­падноевропейских монет, заключавший в себе обломок монеты Владимира Святого» (стр. 199-202), «Собрание монет и медалей покойного А. М. Ямковского» (стр. 203-214), «О русских амуле­тах, называемых змеевиками» (стр. 363-413) [2], в т. IV (1890 г.) «Три клада русских денег XV и начала XVI вв.» (стр. 30-49). В т. IV «Записок Восточного Отделения» напечатана статья гра­фа «Поддельные ассирийские древности» (стр. 21-28). Парал­лельно с несением секретарских обязанностей в Обществе граф состоял с 1886 по 1893 гг. членом Археологической Комиссии. К этому же времени относится сближение его с Н. П. Кондако­вым, в результате чего явилось задуманное ими в 1889 г. чрез­вычайно полезное, хорошо всем знакомое предприятие — изда­ние «Русских древностей в памятниках искусства». Издание это, выходившее с перерывами до 1899 г., остановилось на шестом выпуске. Оно сыграло, несомненно, очень крупную роль не толь­ко в деле популяризации историко-археологических сведений о памятниках, найденных на территории России со времени обо­снования на ней греков вплоть до образования Московского госу­дарства, но и в отношении систематизации того, что до тех пор было рассеяно в массе отчасти труднодоступных для широкой публики публикаций и различных периодических изданий.

Назначение графа на должность конференц-секретаря Ака­демии художеств в 1889 г. заставило его сложить с себя испол­нение секретарских обязанностей в Русском Археологическом Обществе. Но связи с ним он никогда не порывал и постоянно участвовал в его трудах. Так, в т. VI (1893 г.) возобновленных им «Записок» напечатана статья графа «О древнейших русских мо­нетах X—XI вв.» (стр. 310—368) [3]., в т. VIII (1896 г.) появился его отзыв о сочинении великого князя Георгия Михайловича «Мо­неты царствования императрицы Екатерины II» (стр. LI-LV), в т. X (1898 г.) — отзыв о сочинении М. И. Соколова «Новый материал для объяснения амулетов, называемых змеевиками» (стр. ХХХІV-ХХХVIII). Граф так долго и плодотворно трудился для любимого им Общества, что по смерти А. Ф. Бычкова на об­щем собрании 4 мая 1899 г. он был избран помощником предсе­дателя Общества и оставался в этом звании до своей кончины, являясь фактическим главою Общества. За это время при Об­ществе возникло новое отделение, нумизматическое, в органи­зации и трудах которого граф принял самое деятельное участие. В «Записках Нумизматического отделения» появились статьи графа, которые могут быть рассматриваемы как продолжение прерванного в свое время издания «Русской допетровской нумиз­матики»: в т. I (1910 г.) «Деньги великого князя Дмитрия Ива­новича Донского» (стр. 139-154), в т. II (1913 г.) «Монеты вели­кого князя Василия Дмитриевича» (стр. 1-84); в 1-м же томе упомянутых «Записок» напечатана небольшая заметка «О пята­ках Екатерины II с королевскою короною» (стр. 155—160).

Граф был глубоким знатоком и просвещенным обладателем замечательной коллекции монет не только русских, но и визан­тийских [4]. И вот в последние годы своей жизни он задумывает такое же большое дело по каталогизации и систематизации ви­зантийских монет, какое было предпринято им в начальную пору его ученой деятельности для монет русских, допетров­ских. В 1912 г. появился первый выпуск монументального из­дания «Византийские монеты». В предисловии к первому вы­пуску граф так мотивировал цель и характер предпринимаемо­го им издания: существовавшие до 1908 г. общие труды по ви­зантийской нумизматике де-Соси и особенно Сабатье во многих частях устарели; некоторым восполнением их явились каталоги византийских монет, хранящихся в Британском музее, состав­ленные в 1908 и 1911 гг. Warwick Wroth’om, а также отдель­ные статьи. «Будучи обладателем одного из крупных собраний византийских монет, — говорит граф, — я решился издать их описание, имея в виду: 1) желательность иметь труд на русском языке, посвященный существенной вспомогательной византологии, т. е. науке, которую с честью разрабатывали и продол­жают разрабатывать русские ученые; 2) частые находки визан­тийских монет в пределах России, особенно на юге и на Кавка­зе; 3) желательность обратить внимание на собирание этих мо­нет в нашем отечестве, признавая, что плодотворное и осмыс­ленное коллекционирование возможно только при существова­нии достаточно полного печатного пособия, посвященного раз­работке интересующей собирателя области».

В основу описания положено собственное собрание графа, дополненное недостающими в нем типами и разновидностями из коллекции византийских монет Императорского Эрмитажа; сверх того, в текст включены описания и изображения монет, отсутствующих в обоих собраниях, но известные по трудам Сабатье, Wroth’a и другим, второстепенным изданиям. Каж­дому описанию серии монет отдельных царствований предпо­сылается краткий исторический очерк правления императора, монеты царствования которого описываются; сделано это вви­ду «почти полного незнакомства образованного русского обще­ства с важною для нас, да и не для одних нас, византийскою историею вообще». Все издание было рассчитано на 8-12 вы­пусков; в конце его предположено было дать «нумизматиче­ский и археологический разбор описанного материала», хотя некоторые замечания, имеющие характер «предварительных», помещались и в тексте каталога монет, «ради удобства поль­зующихся им».

Быстро стало подвигаться вперед задуманное предприятие: в 1912 г. вышли в свете два первых выпуска, в 1913 г. — вы­пуски 3, 4 и 5, в 1914 г. — 6, 7, 8 и 9. На девятом выпуске, заканчивающемся описанием монет Михаила III (842-867 гг.), издание остановилось [5]. Очевидно, оно не уместилось бы в предположенные автором рамки даже 12 выпусков, а потребо­вало бы значительно большее их количество. Будет ли издание продолжено и завершено, сказать не умею. Сделать это следо­вало бы, конечно, и в интересах науки, и чтобы достойным об­разом почтить память графа — это был бы лучший памятник ему! Но, с другой стороны, и осуществить завершение посмерт­ного труда графа будет нелегко, ибо, насколько известно, он считался у нас единственным знатоком-специалистом визан­тийской нумизматики. Правда, будущему продолжателю рабо­ты она будет облегчена значительно тем, что коллекции свои граф держал в образцовом порядке; они строго систематизиро­ваны, почти при каждом экземпляре монеты имеются надле­жащие указания и т. п. Но для того, чтобы оставшаяся недоде­ланной часть работы не уступала по своим достоинствам части, исполненной самим автором, будущему продолжателю при­шлось бы войти в исследование многих сложных и небесспор­ных вопросов в области совершенно специальной, требующей особых познаний и навыков.

Не моего ума дело давать детальную оценку ученых трудов графа в области русской и византийской нумизматики [6]. Это де­ло специалистов-нумизматов. Однако общий характер ученой деятельности графа представляется вполне ясным и определен­ным для всякого, кто имел то или иное касательство к истори­ко-археологической науке вообще. Прежде всего в бесспорную заслугу графа нужно поставить то, что, будучи обладателем бога­тейшего собрания русских и византийских монет, он опублико­вал, хотя бы частично, имевшийся в его распоряжении материал и тем самым сделал его доступным для пользования других. По­ступая так, граф руководствовался не честолюбивым стремлени­ем — похвастать теми сокровищами, какими он обладает; им руководило свойственное всякому истинно ученому исследовате­лю вполне справедливое желание проверить те выводы, к каким он пришел при изучении собранного им материала [7]; побудить других заниматься собиранием монет и облегчить им самое дело этого собирания [8]; посильно содействовать развитию и укрепле­нию нумизматических штудий в России и над русским материа­лом. Последнее стремление не останавливало графа ни пред ка­кими трудностями работы [9]. Будучи, по общему признанию, большим знатоком своего дела, граф тем не менее никогда не склонен был переоценивать и свои знания, и делаемые на осно­вании их выводы; его влекло, прежде всего и главнее всего, если не добиться абсолютной истины, то по крайней мере подойти к ней в сфере трактуемых им вопросов [10]. Издавая и описывая мо­неты своего собрания, граф, однако же, не считал возможным ограничиться лишь ролью каталогизатора, хотя бы и ученого; он признавал необходимым систематически исследовать монеты данного периода или определенной группы, критически разо­браться в исследуемом материале, поставить его в связь с другими письменными и вещественными памятниками, относящимися к той же эпохе, ввести монеты, так сказать, в общий фонд исто­рико-археологической науки [11]. Такая широкая постановка ис­следования нумизматического материала (нечего и говорить, что только при ней и благодаря ей нумизматика становится научной дисциплиной) требовала от графа углубленных занятий в области и истории, и археологии, и на эти занятия граф шел всегда с от­крытым сердцем, что ясно чувствуется во всех его, и крупных и мелких, трудах. Впрочем, научная любознательность графа была вообще исключительной, и количество книг, им проштудирован­ных, прочитанных, просмотренных, должно быть, вероятно, со­измеримо с числом прошедших чрез его руки монет.

Если бы после графа остались только те ученые труды, ко­торые перечислены выше и которые пустили в научный обиход такое обилие и важного, и интересного, и научно обработанного материала, имя его должно было бы быть почетно отмечено в истории русского просвещения. Однако этими трудами дея­тельность графа далеко не исчерпывается. Скажу даже более того: те «случайности жизни», о которых говорил граф на заре своей ученой деятельности, заставили его, почти в течение доб­рой ее половины, отдавать этой деятельности только свой досуг.

Назначенный в 1889 г. конференц-секретарем Академии Художеств, граф вслед за тем в продолжение 12 лет (1893- 1905) был ее вице-президентом. Ему пришлось в течение этого периода быть не только представителем высшего художествен­ного учреждения в России, но и фактическим главою высшей художественной школы в России и руководителем всего того, что связано с интересами искусства в ней. В истории Академии Художеств время, когда граф был ее вице-президентом, несом­ненно составляет эпоху, которая вполне справедливо могла бы быть названа «толстовской эпохою».

Вице-президентство графа отмечено было прежде всего вве­дением в действие в 1893 г. нового Устава, выработанного в осо­бой комиссии, в трудах которой граф играл выдающуюся роль. Этот Устав совершенно изменил характер и строй как самой Академии, так и состоящего при ней Высшего художественного училища, выдвинул на очередь целый ряд новых задач, которым должна удовлетворять Академия как такое учреждение, на обя­занности которого лежит «поддержание, развитие и распростране­ние искусства в России». Академия пополнилась новыми членами из числа наиболее крупных русских художников и любителей и знатоков искусства; в преподавательский персонал Высшего ху­дожественного училища были приглашены выдающиеся художе­ственные силы. В этом обновлении Академии, в быстром и успешном ходе академической реформы едва ли не главная роль должна быть отведена графу. Ему пришлось, однако, не только «вводить» новый устав, но и первому осуществлять и проводить в жизнь его параграфы. Тут было, конечно, немало труда и хло­пот; но энергия графа преодолевала все, а его неизменное добро­желательство, чуткая тактичность, врожденное джентльменство умело и удачно сглаживали все шероховатости, неизбежно встре­чавшиеся на пути осуществления реформы. В течение короткого времени графу удалось все наладить, и жизнь Академии вступи­ла в новое русло и потекла по нему бодро, жизненно, свободно. Особое внимание было обращено графом на скорейшее осущест­вление той задачи новой Академии, которая повелевала ей забо­титься о распространении искусства в России. С этой целью он поставил в первую очередь поддержание существовавших и уч­реждение новых художественных школ в провинции, снабжение провинциальных музеев художественными произведениями, устройство в залах Академии выставок и т. п. При ближайшем содействии графа произошло и учреждение, в 1897 г., «Русского музея Императора Александра III» и устройство Отдела изящных искусств на Всероссийской Нижегородской выставке; он же был главным уполномоченным по устройству Русского художествен­ного отдела на Всемирной выставке в Париже в 1900 г.

Наступившие осенью 1905 г. «бурные времена» и связанные с ними «несуразности» в жизни Высшего художественного учи­лища при Академии заставили графа оставить пост вице-прези­дента. Академия Художеств останется обязанной главным обра­зом ему своей новой жизнью; она немедленно же выразила ему свою признательность единогласным избранием его, в заседании 28 ноября 1905 г., в число своих почетных членов. Те же «бур­ные времена» выдвинули графа, правда, на короткое время, в роли главного вершителя судеб народного просвещения в России. 31 октября 1905 г. граф был назначен министром народного про­свещения и оставался на этом посту до 24 апреля 1906 г. За пол­года и в нормальные времена немного можно успеть сделать в таком сложном и ответственном деле, как народное просвеще­ние. Тем не менее, невзирая на совершенную исключительность положения того времени, графу, благодаря его кипучей, не знавшей отдыха и препон энергии, благодаря уменью быстро ориентироваться во всяком, даже новом деле, главным же обра­зом благодаря ясному сознанию предлежащих задач, удалось от­части провести, отчасти наметить ряд реформ в области народно­го просвещения на всех ступенях его развития. Так как высшие школы во время его министерства оставались закрытыми и от­крывать их, при тогдашних условиях, было невозможно, граф решил использовать невольный досуг профессоров тем, что воз­ложил на Советы высших школ важную и ответственную зада­чу — выработать проект нового университетского устава. Когда эти проекты Советами отдельных университетов и других выс­ших учебных заведений министерства были выработаны, граф устроил, под своим председательством, совещания профессоров, делегированных университетскими Советами, а затем Советами и других высших учебных заведений; на первом из этих совеща­ний выработан был общий проект устава Императорских Россий­ских университетов, который должен был быть внесен на рас­смотрение имеющих в недалеком будущем открыться законодательных учреждений. Правильная жизнь средней школы была в 1905/06 г. также нарушена, и граф предпринял ряд мер для ее упорядочения. 26 ноября 1905 г. он издает циркулярное распо­ряжение «О некоторых мерах к упорядочению школьной жиз­ни»; от 9 января 1906 г. снова им издано циркулярное предло­жение «О мерах, могущих обеспечить правильный ход занятий в средних учебных заведениях». Первым циркуляром предостав­лялись широкие полномочия Советам средних учебных заведе­ний «в установлении распорядка жизни заведений» и предостав­лялось «право присутствия в заседаниях Советов, с решающим голосом, уездному предводителю дворянства или его заместите­лю, председателю уездной управы или его заместителю и город­скому голове или специально для этой цели избранному Город­ский думою лицу из состава гласных», а также разрешалось образование при каждом среднем учебном заведении так назы­ваемых родительских комитетов. Вторым циркуляром «вновь» предлагается «педагогическим советам принять все зависящие от них меры для устранения ненормальных явлений из жизни школы» (имеется в виду главным образом образование при неко­торых учебных заведениях специфических «ученических органи­заций»). В области мероприятий, относящихся к низшей школе, нужно отметить циркулярное предложение от 23 ноября 1905 г. о народных чтениях, на основании которого директорам народ­ных училищ «в отношении разрешения устройства народных чтений и материала для таковых чтений» предписывалось дей­ствовать «в духе» Манифеста 17 октября 1905 г.

Графу не суждено было, за кратковременностью пребывания на посту министра народного просвещения, провести в жизнь те основные идеи, которые он имел насчет вверенного ему Высо­чайшею волею дела. Уже оставив министерский пост, он позна­комил общество с этими идеями в своих «Заметках о народном образовании в России» (СПб., 1907). Главные положения этого небольшого (130 стр.), но богатого мыслями трактата сводятся к следующему: 1) какой бы то ни было «политике» нет места в школе; школу «следует вернуть к прямым ее задачам просвеще­ния: учению и воспитанию» (стр. 23); 2) «дисциплина в школе необходима, она может быть даже очень строгая, но она всегда должна иметь в виду педагогические цели, а не политические» (стр. 25). Это мысли, касающиеся, так сказать, общего духа и направления всякой школы. Придавая особое значение школе средней, граф в дальнейшем намечает ряд положений, ее касаю­щихся: 1) «следовало бы решиться отменить права, даруемые дипломом среднеучебных заведений или так называемым аттес­татом зрелости», в том числе и права по отбыванию воинской повинности (стр. 38 сл.); 2) право поступления в высшее учебное заведение (в том числе и в университет) «должно было бы при­обретаться по выдержании экзамена (преимущественно письмен­ного) в особых комиссиях из специально назначаемых лиц»; 3) «комиссии эти должны экзаменовать по определяемой хотя бы на пятилетие вперед установленной программе, выработанной по соглашению с высшими учебными заведениями, и к экзамену в них должны допускаться все желающие… безразлично, окончило ли являющееся на испытание лицо казенное учебное заведение или частное, или же подготовилось к экзамену дома» (стр. 40); 4) следует оказывать всяческую поддержку частной и обществен­ной инициативе в деле основания и развития среднеучебных за­ведений (стр. 46); 5) «следует сократить в гимназиях продолжи­тельность курса на один год, вернувшись к типу прежних 7-классных вместо 8-классных гимназий» (стр. 50); 6) «оставле­ние ученика на второй год в классе должно допускаться только в самых исключительных случаях… и во время 7-летнего курса не… более двух раз» (стр. 52); 7) «принимать в гимназии следует всех детей, удовлетворяющих требованиям учебного заведения, до заполнения вакансий (максимум учеников в классе — 30 че­ловек) без различия происхождения и вероисповедания» (стр. 53); 8) в программах средней школы следует: а) «сократить до воз­можного числа преподаваемые предметы, с тем, чтобы препо­даваемое проходилось серьезно и основательно, и б) выбросить из преподаваемых предметов возможно больше мелочей, несу­щественных подробностей, затемняющих главное, существенное» (стр. 55); 9) необходимо заняться выработкою нормальных учеб­ников (стр. 57); 10) экзаменам следует предпочесть систему репе­тиций, полный же экзамен производить только при окончании курса (стр. 58); 11) для улучшения преподавательского персонала следует учреждать особые хорошо обставленные педагогические институты и установить особый государственый экзамен на по­лучение права быть преподавателем (стр. 59); 12) «чтобы сделать педагогическую деятельность более привлекательной, следует непременно улучшить содержание и пенсию преподавателей, со­кратить сроки выслуги последней и установить процентные при­бавки за каждое пятилетие» (стр. 60); 13) для привлечения хо­роших преподавательских сил в провинции «следовало бы не­сколько увеличить оклады провинциальным педагогам» (стр. 62); 14) «разнообразие типов» средней школы «желательно; но желательно также, чтобы существовало хотя бы два, много три… нормальных типа, по крайней мере, для большинства правите правитель­ственных среднеучебных заведений» (стр. 66); 15) «можно было бы, хотя бы в виде опыта, предоставить несколько казенных средних учебных заведений для совместного обучения молодежи обоего пола» (стр. 67).

Не стану разбирать степень пригодности или непригодности выставляемых графом положений. Но считаю уместным указать на то, что некоторые из высказанных и обоснованных графом десять лет тому назад положений отчасти нашли уже осущест­вление в средней школе, отчасти намечаются к осуществлению в проектированной ныне ее реформе.

Что касается реформы высшего образования, то, по замеча­нию графа, «направление, в котором она должна быть произве­дена, более или менее выяснено»; к тому же «высшие учебные заведения находятся в непосредственной зависимости от того ма­териала, которым, в виде абитуриентов, снабжает их средняя школа» (стр. 69). Граф ссылается в своих «Заметках» на резуль­таты упомянутых выше, имевших место во время его министер­ства, совещаний представителей высших учебных заведений и указывает на то, что «свободно избранные своими коллегами представители российской профессуры подчеркнули желатель­ность того, чтобы высшие учебные заведения не столько обслу­живали практические цели, сколько были рассадниками знания, ради него самого, и культивировали науку, двигая ее вперед» (стр. 72 сл.). Однако наряду с научно-теоретической школой должна существовать школа утилитарно-практическая, и смеши­вать оба эти типа школы никоим образом не следует. Универси­тет является основным, нормальным типом высшей школы (стр. 79). Его характеристика исчерпывается двумя главнейшими присущими ему функциями: занятиями наукой и подготовкою будущих профессоров (стр. 81). Наука в университете является и целью и средством и для учащих и для учащихся, «и все при­входящее, не относящееся к науке, может только мешать важ­ному и нужному «академическому» делу». Никаких прав ни служебных, ни практических, ни даже по воинской повинности академический аттестат сам по себе давать не должен, за исклю­чением разве отсрочки по отбыванию воинской повинности до 23-летнего возраста; для получения же прав государственной службы, а также права практики по своей специальности долж­ны быть организованы при соответствующих ведомствах особые комиссии, ничего общего с высшими учебными заведениями не имеющие; эти комиссии должны быть образованы частью изученых специалистов, частью из чиновников ведомства и из практиков; программы должны быть заранее выработаны и включать в себе только знания, потребные в избираемом роде службы или в практической специальности; от техников и некоторых других специалистов следует требовать представления свидетельств о практике или об известном стаже в определенных помощнических должностях (стр. 94 сл.). Что касается распорядка студенческого быта, то его основные условия должны быть фиксированы заранее, причем наилучшею формою организации студенчества могла бы оказаться территориальная, ячейки которых уже существуют в виде «землячеств»; их пришлось бы соединить в более обширные единицы. Реформированным студенческим организациям, кроме наблюдения за общим порядком, следовало бы передать благотворительную часть, например стипендии, которые принципиально должны были бы носить характер ссуд. Профессорская коллегия должна быть, конечно, автономна; но первым условием ее осуществления должно быть то, чтобы с университетским дипломом не было связано получение гражданских и служебных прав: ибо, пока этого не будет, «университетам не только не удастся отделаться от непосредственного начальнического контроля и прямого воздействия правительственной администрации, но им нельзя даже, не прибегая к софизмам и громким, но пустым фразам, протестовать против такого вмешательства» (стр. 107).

Напомнить основные мысли графа об университетской реформе представляется особенно своевременным теперь ввиду того, что реформа эта стоит на очереди. Беспристрастный читатель должен будет признать, что проектируемое этой реформою основное отличие ожидаемого университетского устава — его, так сказать, «бездипломный» характер — с особой энергиею было отстаиваемо именно в «Заметках» графа.

Что касается, наконец, низшей школы, то, признавая в общем ее удовлетворительное состояние, граф, придерживаясь мудрой пословицы «от добра добра не искать», полагает, что следует «не столько хлопотать о коренной реформе русской низшей школы, сколько о ее поддержке и дальнейшем развитии» (стр. 113). Граф высказывает твердое свое убеждение, что низшая школа должна быть в своем развитии самостоятельна, т. е. вполне независима от изменчивых типов и программ хотя бы средней школы. Исходя из того соображения, что большинство населения еще долго будет довольствоваться низшим образованием, графу кажется, что стремление в этой области должно быть направлено к наиболее практичной его постановке; главным образом надо позаботиться о том, чтобы контингент учащихся в низших школах был возможно хороший, причем следует приложить усилия к тому, чтобы поддержать привязанность учащихся к делу, а для этого нужно прежде всего поддержать учительский персонал в материальном отношении (стр. 117 сл.). В противоположность высшей и средней школам, низшая школа должна давать права при отбывании воинской повинности (стр. 122 сл.).

Преподавание в низшей школе в нерусской части России должно вестись на родном языке учащегося; но, чтобы иметь льготы при отбывании воинской повинности, такой учащийся должен не только знать русский язык, но уметь и читать и писать по-русски. Minimum требований программ низшей школы должен быть установлен правительственною властью; maximum же программ, их подробности, способы преподавания и т. п. устанавливаются периодическими и порайонными съездами преподавателей преподавательниц под руководством земских и городских самоуправлений. Роль правительственной инспекции должна сводиться к проверке, соответствует ли проходимый курс установленному minimum’y, т. е. не ниже ли он его, и тратятся ли казенные субсидии школам на тот предмет, на который они ассигнованы. Заведование и руководство школами должно быть всецело передано местному самоуправлению, на его полную и нераздельную ответственность (стр. 129 сл.).

Мне казалось нелишним остановиться более или менее подробно на «Заметках о народном образовании в России» графа: слишком важного и наболевшего вопроса они касаются, да и для общей характеристики духовного облика их автора они дают вполне объективный, надежный материал [12]. Замечательно то, что по роду своей предшествующей деятельности граф, если не считать его отношения к делу художественного образования по службе в Академии Художеств, стоял далеко от вопросов, связанных с народным образованием, на всех ступенях его развития.

И тем не менее в каждом отделе «Заметок», в каждом из выставляемых в них положений, помимо их приемлемости или не­приемлемости, слышится голос убежденного человека, глубоко и сознательно верящего в их правоту и — что еще важнее — про­никнутого горячею любовью к тому делу, на котором зиждется, пожалуй, прежде всего счастливое преуспеяние нашей родины.

С оставлением министерского поста государственная служба графа окончилась, и он всецело ушел в научную и обществен­ную деятельность. Граф принимал в качестве председателя энергичное участие во многих просветительных, культурных и благотворительных организациях, внося повсюду, где бы он ни выступал деятелем, свой светлый ум и свое отзывчивое сердце, примиряя своим умелым образом действия и своею подкупаю­щею, вполне искреннею любезностью всякого рода возникав­шие, при случае, трения и шероховатости. Природа графа орга­нически противилась каким бы то ни было проявлениям не­культурной грубости или затаенной недоброжелательности, и его душа всегда была озарена той ласковой, приветливой улыб­кой, которая почти не сходила с его лица. В проведении своих принципов граф был стоек, и он предпочел бы скорее порвать с дорогим для него делом или с близкими ему людьми, если бы принципами этими приходилось поступиться хотя бы на йоту. Это была цельная натура, всегда прямая и откровенная, с кем бы и по поводу чего бы ей ни приходилось сталкиваться, и ари­стократизм происхождения удивительным образом сочетался в ней с тем аристократизмом духа, который облекал все убежде­ния, все начинания, все стремления графа.

«Случайность жизни» сделала графа, в последние два года его жизни, петроградским городским головою. Деятельность его на этом посту слишком еще свежа в памяти всех, чтобы на ней останавливаться теперь. Что граф с полным, присущим ему до­стоинством носил на шее цепь городского головы, с этим, кажет­ся, согласны и те, кто склонны к его муниципальной работе от­носиться критически или недоброжелательно. Будущее покажет, поскольку здесь критика или недоброжелательство уместны и основательны. На посту городского головы, особенно в те месяцы, когда разразилась война, граф не только не жалел себя, но он как-то забыл о себе. И уже не «случайность жизни», а какое-то сверхчеловеческое исполнение ответственного долга, возложенно­го на графа в тяжелое время, переживаемое нашей родиной, на­дорвало его силы и свело его в преждевременную могилу.

Примечания:

* В формате сложенного вдвое листа = в большом формате (лат.).

1. В связи с этим трудом графа ср. его статьи «Der Miinzfund von Njeschin» в т. X «Zeitschrift fur Numismatik» и «Первое и второе добавление к со­чинению “Древнейшие русские монеты”» в Записках Академии наук, 1884, С. 39-92.
2. Дополнение к этой статье см. в т. IV, стр.10-20.
3. Статья служит дополнением к упомянутому труду графа «Древнейшие русские монеты вел. княжества Киевского» и содержит а) исследование вопроса о том, послужили ли какие-либо иноземные образцы оригинала­ми для изготовителей штемпелей древнейших русских монет, и, если по­служили, то какие именно; б) издание и описание новых экземпляров древнейших монет, не попавших в указанный труд.
4. Византийские монеты граф собирал в течение более 20 лет и приобретал их не только по случаю, но и на всех почти крупных аукционах.
5. Вышедшие девять выпусков содержат 1060 страниц текста и 72 велико­лепно исполненных фототипических таблицы, на которых нашло воспро­изведение 1770 монет; сверх того, много рисунков дано в тексте.
6. Для полноты перечня печатных трудов графа нужно еще указать, что ему принадлежит заметка «Новая книга о Китае и китайцах» (С. Георгиевского) в «Вестнике Европы» за 1888 г., статья «Два капитальных труда по визан­тийской и византийско-русской археологии» (по поводу трудов Н. П. Конда­кова «Византийские эмали. Собрание А. В. Звенигородского» и «Русские клады»), напечатанная в журнале «Космополис», и перевод книги С. Рейнака «Орфей. Всеобщая история религий» (Париж, 1910).
7. Ср. конец предисловия к выпуску 1 «Русской допетровской нумизматики»: Более чем лестное для меня признание моего первого нумизматического опыта возбудило во мне решимость начать настоящее издание и дает мне возможность надеяться, что знатоки и любители отечественной старины, как откровенным указанием моих промахов, так и любезным сообщением имеющегося у них материала, помогут довести издание до желаемого конца».
8. См. приведенные выше слова из предисловия к «Византийским монетам».
9. Ср. его слова на стр. 62 отд. оттиска работы о монетах великого князя Ва­силия Дмитриевича: «Признаюсь откровенно: не один недостаток времени, но и трудность самой задачи удерживали меня от продолжения того, что мною было начато еще почти 30 лет тому назад. Если я, наконец, и решился на это, то совсем не потому, чтобы думал, что задача стала легче, но скорее потому, что никто за нее не принимается, а между тем необходимо сдвинуть вопрос с мертвой точки, на которой он стоит, да и вещного материала, в виде тысячи монет, накопилось у меня за это долгое время очень много, и хотя в значительной части он остается столь же загадочным, как и раньше… но совестно оставлять его лежать в коллекции втуне, неиспользованным».
10. Ср. замечания в той же статье на стр. 63: «Ни А. В. Орешников, ни я, ни кто-либо другой из лиц, посвятивших свой труд на изучение русской ста­рины, не могут претендовать не только на непогрешимость, но даже про­сто на то, чтобы избегнуть скептического отношения к делаемым им вы­водам, и, конечно, не в том дело, что я думаю, что нашел, или действи­тельно нашел и найду погрешности в его [А. В. Орешникова] труде [име­ется в виду выпуск 1 каталога монетной коллекции Исторического музея Русские монеты до 1547 года»]. Важно то, что с 1896 г. русская нумиз­матика обладает, благодаря А. В. Орешникову, превосходно систематизи­рованным и отлично изданным материалом, относящимся к той части ее, которая наименее ясна, а потому настойчиво требует обработки», хотя и «невольно колеблешься приступать к сложной работе, в которой пока, можно сказать, все неясно и в которой путеводная нить ежеминутно ускользает из рук» (стр. 64).
11. Ср. слова из той же статьи, стр. 63: «При всех крупных достоинствах труда А. В. Орешникова он представляет собою, однако, не систематиче­ское исследование монет данного периода, а каталог монет определенного собрания, подвергшийся научной обработке, что, как каждому понятно, не одно и то же».
12. Для той же цели важен и другой трактат графа «Антисемитизм в России», составляющий часть общего труда графа и Юлия Гессена под заглавием: «Факты и мысли. Еврейский вопрос в России» (СПб., 1907). Об этом трактате рассчитываю сказать в другом месте, ограничиваясь здесь напоминанием того, что граф, конечно, «антисемитом» не был, но исходил при этом не из каких-либо особых «филосемитических», а исключительно глубоко принципиальных соображений.

Петроград. 1916 г.

Жебелев С.А. Граф Иван Иванович Толстой (1858-1916) // Мемуары графа И.И. Толстого. М., 2002. С. 388-404