В Государственный совет, высший орган царской России, Канкрин представил «платиновый прожект» и пояснительную записку, в которой напомнил невеселую историю российских финансов, о том, как хроническая нехватка золота и серебра заставляла его предшественников «изобретать» денежные эрзацы, чему свидетельство Медный бунт 1656 года, а также начатый Екатериной II в 1769 году выпуск ассигнаций, «бумажных свидетельств на получение денег». Они, настоящие и фальшивые, завезенные наполеоновской армией, наводнили страну, дезорганизуют денежное обращение. Угроза «ассигнационного» бунта реальна, и единственный выход, утверждал Канкрин,- выкупить ассигнации и построить финансовую систему на прочной основе благородных металлов.
Все добываемое золото и серебро немедленно идет в чеканку, а платина, полноправно благородный металл, остается «втуне лежащей». Мириться с этим нельзя, для осуществления реформы необходимо использовать все возможности. Испанцы пытались применить платину для подделок, добавляли ее в золото, а он предлагает пойти в открытую — чеканить платиновую монету!
Реформа, предложенная Канкриным, была осуществлена спустя 15 лет, а тогда, в 1827 году, его идеи лишь всполошили сиятельных старичков из Государственного совета: только платинового бунта еще не хватало! Ответ Государственного совета прозвучал почти по Некрасову: Может быть, и доходное дело, Но советую вам подождать. Ново… странно… до дерзости смело, Преждевременно, смею сказать! Ждать можно было только банкротства. Поэтому министр пошел на конфликт, представил проект в высшую инстанцию — царю. Николай I собственноручно начертал на проекте: «Потребовать заключения компетентных лиц по сему вопросу». А кого же таким считать в столь новом деле? Оставалось утешаться тем, что царь «начертывал» резолюции и куда более замысловатые, вроде «три сапога — пара»! Канкрин все-таки выход нашел. Он обратился к человеку, которого именовали Аристотелем XIX века.
Этот век был богат талантами, но с Аристотелем по широте научного кругозора сравнивали только Александра Гумбольдта, имя которого теперь носит Берлинский университет. Заслуги Гумбольдта в развитии астрономии, географии, геологии, геофизики, ботаники, климатологии и многих других наук огромны. Его многотомный труд «Космос» для своего времени был подлинной энциклопедией естествознания. Гумбольдт был неутомимый путешественник и зоркий наблюдатель. Ему по праву принадлежит честь научного открытия Южной Америки. Он первым проник в заповедные ее дебри, доказал соединение систем Амазонки и Ориноко, оконтурил вдоль западных берегов континента течение, которое теперь носит его имя. Он собрал свыше четырех тысяч растений Южной Америки, из которых почти половина ранее не была известна. Столь же блестящи были результаты его изучения минерального царства Америки. Гумбольдт посетил и первым описал платиновые месторождения Колумбии и в дальнейшем интересовался новым металлом. Еще в 1825 году он просил прислать ему образцы уральской платины. Кто же, как не Гумбольдт, знаток истории и нумизматики, мог быть признан «лицом компетентным»?
Когда открыли платину в России, Гумбольдту исполнилось пятьдесят. Он находился в зените славы. К нему за советом по самым различным вопросам обращались даже короли. Его слово значило очень много. Канкрин попросил поддержки у Гумбольдта. Переписка их продолжалась несколько лет. Она сохранилась и опубликована. К письму от 15 августа 1827 года Канкрин приложил пробные образцы белых червонцев, сделанные по рисунку художника Эллерса. Министр отчеканил их втайне, поспешно, с явным желанием поставить противников новых денег перед свершившимся фактом. Посылкой этих проб Канкрин как бы намекал Гумбольдту, что вопрос практически решен, но почтительнейше просил «возможно скорее сообщить любезно Ваше столь важное для меня мнение». Ученый поблагодарил за «прекрасно отчеканенные пробы, которым я обязан любезности Вашего превосходительства и которые по справедливости вызвали восхищение короля и знатоков монетного дела, доказав, что в С. Петербурге, более чем где-либо в другой стране, преодолены технологические трудности по очистке и обработке платины».
К замыслу Канкрина Гумбольдт отнесся с осторожностью, отметил, что такая «провинциальная» монета вряд ли сможет долго существовать. Он справился, достаточны ли запасы платины на Урале, чтобы обеспечить долговременный выпуск белых червонцев? Предостерегал, что увеличение добычи в Колумбии может спутать все карты. И наконец, высказывал опасение, что простолюдины будут новые монеты брать неохотно, опасаясь спутать их с более дешевыми серебряными. Министр финансов в ответ усиленно благодарил, сообщал, что он с «большим вниманием читал и снова перечитывал письмо Вашего превосходительства, но с тем же свободомыслием и с полным сознанием вескости этих причин я все-таки признаюсь, что еще не совсем убежден…». Точнее было бы сказать, совсем не убежден, потому что далее Канкрин энергично возражает.
Провинциальная монета может существовать и приносить пользу, потому что это будет «монета роскоши с добровольным оборотом» (то есть не хочешь — не бери!). Простолюдина не обмануть, по весу новые монеты будут резко отличаться от серебряных такого же размера. Не следует беспокоиться и о запасах металла, заверил Канкрин, и тут же послал Гумбольдту официальное приглашение приехать «в интересах науки и страны», самому убедиться в возможностях уральских россыпей, «по сравнению с которыми колумбийские, судя по описанию Вашего превосходительства, ничтожны». В том же письме, словно забыв о возражениях Гумбольдта, он просит его сообщить свое мнение о выборе соотношения стоимости платины к серебру. Против намеченного Канкриным соотношения 5:1 Гумбольдт не возражал. Предложение приехать он принял, и весной 1829 года посетил Урал. Его путешествие способствовало изучению края, но для проблемы: быть или не быть платиновым деньгам — уже значения не имело. Еще за год до этого, 24 апреля 1828 года, был обнародован «именной указ» о чеканке умеренного количества платиновой монеты из казенного металла и приемки ее в платежах на добровольных началах («Именными» называли указы, подписанные самим царем). За подделку новой монеты было обещано то же, что и за подделку всех других. Вероятно, письма Гумбольдта сыграли роль в невиданно быстром для тогдашней России осуществлении проекта. Во всяком случае, на другой день после «именного указа» Канкрин отправил Гумбольдту благодарственное письмо, приложив к нему белый червонец, отчеканенный первым.
После смерти Гумбольдта, дожившего до девяноста лет, в 1859 году эта монета была выкуплена, вернулась в Петербург, в Эрмитаж, часть Зимнего дворца, незадолго до этого открытую «для публичного обозрения», хранится она там и теперь. Среди сверкающих дворцовых коллекций белый червонец выглядит более чем скромно. Монетка по виду очень похожа на нашу двадцатикопеечную, даже чуть меньше, но раза в четыре тяжелее. На лицевой стороне изображен герб Российской империи — двуглавый орел. При очень хорошем зрении можно разглядеть на груди орла московский герб, а на его правом крыле гербы царств Казанского, Астраханского и Сибирского, на левом — Польского, Херсонеса Таврического и Великого княжества Финляндского. На обратной стороне в середине монеты чеканка в пять строк: 3 рубли на серебро 1828 Спб Эта надпись окаймлена ободком, а между ним и зубчатым краем монеты по кругу надпись: «2 зол. 41 дол. чистой уральской платины» (что было не совсем точно: монеты содержали около 97 процентов платины, 1, 2 процента иридия, 0,2 процента палладия, 0,5 процента родия, остальное составляли медь и железо).( Зол. — золотник = 1/96 фунта = 4,266 грамма. Дол.- доля= 1/96 золотника = 0,044 грамма.)
Рассматривая такие монеты, невольно задумываешься: почему их назвали червонцами? В нашем сознании червонец — это десять рублей, а никак не три. Ответ нетрудно найти в любой энциклопедии. Оказывается, десятирублевые червонцы очень молоды. Лишь при Советской власти, в 1922 году, были выпущены банковские билеты такой стоимости. Они были основной денежной единицей нашего государства до 1947 года, когда после денежной реформы их место занял рубль. А в XIX веке десятирублевая золотая монета называлась империалом, золотой червонец был трехрублевиком, и Канкрин умышленно принял такую же стоимость для платиновой монеты. Она отличалась не только цветом, но и весом — 10,35 грамма, а золотой червонец весил около 4 граммов.
Дебют белых червонцев прошел успешно. Опасение Гумбольдта, что их будут остерегаться из боязни спутать, не подтвердилось. Их прозвали «платенниками», «уральскими червонцами» и брали охотно, малые размере делали их удобными, а от такого же по размеру серебряного четвертака они хорошо отличались и по весу и до внешнему виду. К тому времени представление о том, что платина — металл драгоценный, надежный, уже распространилось. «Простолюдины» и не «простолюдины» резонно рассудили, что лучше платина, чем медяки да ассигнации. Сыграла свою роль и реклама: в праздничные дни царь стал делать подарки приближенным не червонным золотом, а белыми червонцами. Еще в большей мере престиж платины повысило то, что из нее стали изготовлять ордена, медали, памятные жетоны — полная их коллекция хранится в Ленинградском Эрмитаже.
Самая большая платиновая медаль весом 573,5 грамма, диаметром 86 миллиметров была выпущена к празднованию 1000-летия России. Открытие Исаакиевского собора отметили медалью весом 226 граммов, диаметром 65 миллиметров. В 1843 году медалью с надписью «Первый палладий из уральской платины» был отмечен достигнутый успех. Эта медаль — диаметр 35 миллиметров, вес 47 граммов — отличается от платиновых не только малым весом, но и «блещущей белизной». Надо отметить, что даты, указанные на некоторых медалях, вызвали предположения о том, что их чеканка производилась задолго до открытия россыпей в России. Так, на медали «Медный всадник» обозначен 1782 год, а на медали в честь взятия Парижа 1814 год. Удалось установить, что обе эти медали были изготовлены в 1828 году, а указаны на них даты событий, которым они посвящены. Об этом следует помнить коллекционерам.
Принятые меры содействовали успеху белых червонцев. Канкрин рассылал их повсюду. Он сообщил Гумбольдту: «Я стараюсь распространить монету в Азию. Персы находят большое удовольствие в платиновых монетах, и думаю, что мы слишком мало оценили металл». Гумбольдт отвечал: «Я очень рад слышать со всех сторон, что новая монета имеет успех и приносит много пользы». Успех был так велик, что в конце 1829 года начали выпускать и более дорогие платиновые монеты — шестирублевики и двенадцатирублевики. Их называли белыми полуимпериалами и империалами, хотя их стоимость не совсем соответствовала золотым монетам с таким названием. Лицевая сторона всех платиновых монет одинакова — двуглавый орел во все поле. На обороте изменения только в цифрах, указано соответственно 6 и 12 рублей, а в круговой надписи: «4 зол. 2 дол. …» и «9 зол. 68 дол. чистой уральской платины», Платина получила надежный неограниченный сбыт, и уральскому начальству приказано было всемерно форсировать поиски и добычу белого золота. В газетах тех лет есть сведения и о других важных применениях. Так, московский купец К. Кивер был награжден медалью «За употребление нового способа сгущения серной кислоты в платиновых снарядах». И о платиновых эталонах отечественного изготовления сообщалось с ликованием.
Получила платина в России и совсем новое применение в мощной тогда «колокольной индустрии». Давно уже было известно, что добавка в колокольную бронзу серебра порождает звонкий, открытый тон, золото увеличивает резкость и громкость звучания, а платина, как оказалось, придает несравненную «малиновую» нежность. В колокольную гамму было внесено важное дополнение. В какой пропорции добавляли платину, не сообщалось, но известно, что на колокола с малиновым звоном спрос был велик. ГЛУПОСТЬ ИЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЕ?
Успехи, достигнутые в разработке недр Урала и Сибири, а также другие меры, принятые для оздоровления экономики страны, постепенно улучшили финансовое положение, и в 1841 году наконец-то покончили с двойным счетом: ассигнации были изъяты из обращения, казна выкупила их, заплатив по 25 копеек за рубль. Во всем этом свою роль сыграли и платиновые монеты. Обходились они казне гораздо дешевле установленной цены. Данные о их стоимости сохранились и показывают, что труд рабочих составлял при переработке сырой платины и чеканке монет лишь 5 процентов от всех затрат. Зато очень велик был груз содержания «вышестоящих начальников». Например, за растворение в царской водке 1 пуда сырой платины рабочим платили 14 рублей (по 60 копеек каждому в день), а «вознаграждение надзирающим чиновникам» составляло 81 рубль! Примерно такое же соотношение сохранилось и на других операциях. Плата рабочим на Урале была еще ниже, чем в столице. Гумбольдт во время поездки по Уралу записал, что свободный работник обходится в половину рубля ассигнациями, а заводской крепостной в 20-28 копеек в день. И все же доходы владельцев приисков были относительно невелики в основном из-за высокой горной подати и удержаний «на потери металла при переделе», составляющих до 30 процентов стоимости руды. Главные поставщики платины Демидовы и Шуваловы с этим смириться не хотели и в 1843 году предприняли попытку защитить свои интересы. Здесь надо отметить, что в это время в России уже находился представитель английской фирмы «Джонсон, Маттей и К°». Возглавил кампанию князь Волконский, один из опекунов «малолетнего Демидова». В высоких инстанциях он доказывал, что выгоднее не затрачивать средств на передел, а продавать за границу сырую платину, что ее аффинаж обходится там значительно дешевле и потому в Париже и Лондоне чистый металл продается на 10 процентов дешевле, чем стоят монеты равного веса.
В это же время распространился слух, будто бы где-то за границей, используя разницу в ценах, делают фальшивые монеты и завозят их в Россию! Это, конечно, вызвало переполох. От министра финансов потребовали объяснений. Канкрин высказывался осторожно о необходимости продолжить выяснение указанных обстоятельств, но чеканку монет не только не прекратил, а даже усилил. Если в предшествующие 10 лет чеканка находилась в пределах 60-100 тысяч монет в год, то в 1843 году она составила 172 тысячи; рекордный уровень был достигнут в следующем году, когда казначейство приняло «счетом и весом» 214 512 монет на общую сумму 643 584 рубля.
Неизвестно как бы развивались дальнейшие события, если бы как раз тогда, в 1844 году, не ушел в отставку Канкрин. Он поставил своеобразный рекорд, пробыл министром финансов 21 год, дольше всех в истории России. Для сравнения отметим, что, например, во Франции с 1315 по 1781 год было казнено 37 министров финансов — в среднем по одному каждые 13 лет!
Новым министром стал Ф. Вронченко, быстро переименованный народом во Вранченко. С ним опекун Демидова, а по-видимому, и фирма «Джонсон, Маттей и К°» быстро нашли общий язык. Не обладая способностями своего предшественника, Вронченко всячески стремился принизить его заслуги и укрепить свои авторитет. В статье Винклера «Из истории монетного дела в России» (Горный журнал, т. III, 1893) приведены слова современника событий о том, что «перед недалеким Вронченко словно кошмар носилась боязнь подделки монет за границей. В таможни было дано секретное указание проверять и, если у провозителя окажется 50 штук монет или более, оставлять их в таможне под каким-нибудь благовидным предлогом и отправлять на монетный двор, чтобы узнать, существует ли платиновая монета иноземного чекана». Остается неясным, действительно ли Вронченко боялся подделок или умышленно нагнетал страх. Более вероятно последнее, ведь с таким же успехом могли ввозить и поддельные золотые монеты, но об этом министр не беспокоился. Не давал оснований для беспокойства и отчет таможни: вывезено монет на 169 тысяч рублей, а ввезено лишь на 59 тысяч, и фальшивых среди них не обнаружено. Казалось бы, беспокоиться не о чем. И тем не менее Вронченко предпринял действия , идущие гораздо дальше того, что предлагал опекун малолетнего Демидова. Вронченко представил доклад о том, что платиновая монета «не соответствует общим основаниям нашей денежной системы», и если сейчас не обнаружили подделок, то в будущем наверняка «найдутся злонамеренные люди, которые воспользуются разностью в цене монеты и самого металла и начнут ее подделывать, и тогда казна понесет большую потерю…» Аргумент этот — «как бы чего не вышло» — сработал безотказно, Николай I согласился с выводом Вронченко: «Необходимо и полезно принять окончательную меру». 22 июня 1845 года царь подписал указ «О обмене платиновой монеты«. В нем сказано: «Для приведения нашей монетной системы в совершенную стройность, признав за благо, согласно с мнением Особого Комитета Финансов, прекратить вовсе чеканку платиновой монеты, Повелеваем: обмен платиновой монеты производить по мере ее предъявления, в течение шести месяцев со дня получения сего указа».
Этот указ отнюдь не прибавил доверия к правительству и его стройной финансовой системе, возникла паника, одни боялись опоздать, другие боялись сдавать: ведь платину меняли на бумажки с надписью «казначейский билет», и никто не знал, будут ли они надежнее, чем ассигнации. Выстраивались длинные очереди желающих получить взамен не бумагу, а золото. За весь период обращения платиновой монеты с 1828 по 1845 год отчеканено было: трехрублевиков- 1 373 691, шестирублевиков — 14 847 и двенадцатирублевиков — 3 474 на общую сумму 4 251 843 рубля, а возвращено было монет на сумму 3 263 292 рубля.
Таким образом, почти на один миллион рублей осталось платиновых монет у населения. Они еще долго находились в добровольном обращении, потому что к ним привыкли и в них верили. В дальнейшем вместе с ростом цены на платину, эти монеты превращали в изделия, их становилось все меньше, и теперь «платенники», особенно шести- и двенадцатирублевики, редкость среди редкостей, украшение коллекций.
Но, конечно, не о будущих нумизматах заботился Вронченко, осуществляя свое мероприятие. Кому оно было выгодно? Найти ответ нелегко. Действия министра можно было бы понять, если бы платину изъяли из денежного обращения для иного, более важного применения, а на самом деле она, как и в начале своей истории, легла в подвалы казначейства мертвым грузом.
Созданное усилиями П.Г. Соболевского и других специалистов Особое отделение по переработке платины при Монетном дворе ликвидировали, обосновав это тем, что для государственных нужд металла уже накоплено достаточно много. Основа независимости была подорвана, а надежда на то, что сырую платину можно будет выгодно продавать за границу, не оправдалась. Колумбийское правительство, которое, как оказалось, несколько лет придерживало платину, возможно не без влияния событий в России, вдруг выбросило на европейский рынок много руды, и предложение надолго превысило спрос.
Печальные последствия не замедлили сказаться, особенно на Урале. Если в 1843 году добыча сырой платины достигла рекордного уровня — 213 пудов, то в 1845 году она снизилась до 50 пудов, а затем работы почти на всех приисках, в том числе и на демидовских, были полностью прекращены, горные выработки затоплены. По официальным данным, в 1846 году добыли 1 пуд 7 фунтов, в 1847-м — 2 пуда, в 1848-м — 5 пудов 7 фунтов. Тут-то и выступила из тени фирма «Джонсон, Маттей и К°». Она сердобольно спасала предпринимателей от разорения, выдавая авансы, заключая очень выгодные многолетние контракты. Пожалуй, только этой фирме да еще конкурирующей с ней французской «Демутис, Лемер и К°» пошел на пользу царский указ. Теперь они диктовали свои условия, и добыча на Урале даже через 10 лет после этого указа приблизилась лишь к стопудовому уровню, но уходили эти пуды в Лондон и Париж за полцены.
Бессмыслица создавшегося положения становилась все очевиднее по мере ухудшения финансового положения, а оно после крымской войны 1853-1856 годов стало катастрофическим. Для спасения российских финансов создали комиссию из 11 тайных советников и к ее работе вынуждены были привлечь людей умных, дельных. Академик Б.С. Якоби, выдающийся физик, создатель гальванопластики, инициатор введения метрической системы мер в России и ее официальный представитель в Международном обществе по стандартизации мер, весов и монет, подверг резкой критике состояние платиновых дел, назвав «червями и гадами, блаженствующими ныне в своем сыром обиталище» тех, кто противоборствует прогрессивным начинаниям. Он обратил внимание на то, что теперь возобновление чеканки платиновых монет сулит еще большие выгоды, потому что во Франции А. Сент-Клер Девиль и Ж. Дебре разработали очень производительный способ обработки этого металла. По предложению Б. С. Якоби комиссия рекомендовала «восстановление платиновой монеты, что поощрило бы находящуюся в упадке платиновую промышленность и способствовало бы поддержанию бумажного рубля».
Государственный совет это предложение принял, и приказано было на Монетном дворе срочно восстановить платиновое отделение. Академика Якоби командировали в Париж, где изобретатели А. Сент-Клер Девиль и Ж. Дебре сделали для него редкое по тем временам исключение — ознакомили со своим секретом. «Ранее, — как отметил Якоби в своем отчете, — удавалось расплавить платину только между остриями углей в гальванической батарее, а Девиль и Дебре достигли необходимой для этого температуры, сжигая в кислороде обыкновенный светильный газ или водород, если требовалось расплавить иридий». «Для этой цели они построили печь, состоящую из раковины, выдолбленной в пористом известняке, и свода с коническим отверстием для горелки, в которую поступали газы — горючее и окислитель. В раковину загружали губчатую платину или изделия из платины, подлежащие переработке.
Расплавленный металл стекал из раковины по желобку в форму. При этом в процессе плавления происходила дополнительная очистка — железо, медь, кремний и другие примеси переходили в легкоплавкие шлаки и поглощались пористыми стенками печи». Это изобретение, отметил Якоби, преобразит металлургию платины, удешевит стоимость изделий и повысит их качество. Он рекомендовал пригласить в Россию Сент-Клер Девиля для внедрения метода. Согласие было дано, но тем и ограничились. Внимание высокого начальства заняли иные вопросы: указывать ли на монетах стоимость или только вес и разрешить ли их обращение по свободному курсу? После долгих проволочек решили возобновить чеканку монеты в их прежнем виде, но из надписи на оборотной стороне исключить слово «чистой».
Формально поправка выглядела правильной, но это был, как говорится, ход конем, потому что изменение надписи требовало перечеканки монет, делало невозможным их быстрый ввод в обращение. Кто-то, вероятно, не хотел, чтобы они опять разбрелись по свету. В марте 1862 года был «распубликован» царский указ о выпуске в обращение новой платиновой монеты достоинством в 3 и 6 рублей. О том, как это отразится на стройности финансовой системы, на сей раз умолчали, и судя по тому, что указ разрешал беспошлинный ввоз из-за границы платины «не в деле и в изделиях», подделок больше уже не опасались.
По-видимому, монеты нового образца в обращение почти не поступили и век их существования, даже «на бумаге», был короток. Министр финансов 24 апреля 1864 года издал распоряжение «О приостановлении чеканки монет с тем, чтобы учесть некоторые новые обстоятельства, не представленные в Государственный совет». Для этой цели была создана комиссия в составе двух генералов, трех действительных статских советников и нечиновного представителя фирмы Демидова. Эта комиссия работала долго и наконец представила документ, в котором весьма туманно охарактеризованы новые обстоятельства и очень четко сформулирован вывод: «Чеканку платиновой монеты прекратить в видах интересов казны, а запасам платины открыть другой путь сбыта и другим путем поощрить платиновый промысел, для этого всю платину, хранящуюся на Монетном дворе, передать в ведение Государственного банка, с тем чтобы деньги от ее продажи обращать на подкрепление бумажного рубля». Невольно ждешь, что вслед за этим последует разъяснение, какой же «другой путь поощрения платинового промысла» предлагает комиссия. Это обойдено полным молчанием, и тем не менее царь незамедлительно утвердил решение, и оно с завидной быстротой было приведено в исполнение.
В данном случае ответить на вопрос «кому выгодно?» не представляет труда: официально было объявлено, что Государственный банк весь запас платиновых металлов — в рудном концентрате, слитках, монетах и «остатках» от переработки — продал фирме «Джонсон, Маттей и К°». Быстро и дешево! (Приведенные в литературе сведения о количестве проданных металлов противоречивы — от 15 до 35 тонн). Эта фирма до наших дней господствует на платиновом рынке капиталистических стран. Ее щедротами издана на английском языке книга Д. Макдональда «История платины (до 90-х годов XIX века)» (Лондон, 1960). В ней деятельности фирмы в России уделено много страниц, но не ищите там объяснения, как же удалось заменить один царский указ на другой, фирме выгодный, и завладеть всем, что было в России накоплено. Результатом приобретения всего запаса русской платины, как отметил крупнейший знаток проблемы Н.К. Высоцкий в книге «Платина и районы ее добычи» (1923), «явился парадоксальный факт, что Англия, не добывая ни одного золотника платины, получила в этой отрасли коммерческую монополию, позволяющую устанавливать по своему произволу цены». Таковы были последствия «парадоксального факта» на многие годы — они более ясны, чем причины, их обусловившие. Историкам еще предстоит детально их исследовать, а пока на вопрос, поставленный в названии этой главы, остается ограничиться таким ответом: и преступление и глупость, характерные для бюрократического строя.
А.А. Локерман
Рассказ о самых стойких.