Публикации › Об изображении орла и дельфина на монетах Синопы, Истрии и Ольвии

Об изображении орла и дельфина на монетах Синопы, Истрии и Ольвии

Еще на заре нумизматической науки было подмечено удивитель­ное сходство одного из главных монетных типов трех причерно­морских колоний Милета — Истрии, Синопы и Ольвии. Таким общим типом является изображение орла, держащего в лапах дельфина. Еще сто лет назад было установлено, что на монетах представлена охота морского орла (Haliaetus albicilla — орлан белохвост), сильного и смелого хищника, действительно напа­дающего при случае на молодых или больных дельфинов [1]. Верное описание монетного изображения и правильная констатация того, что оно не является плодом свободной игры художественной фанта­зии, а представляет собой священный городской символ или герб [2], не привели, однако, к раскрытию его смысла, а само появление одинаковой по содержанию, хотя и различной по оформлению эмблемы в трех независимых и разделенных немалыми расстоя­ниями полисах объяснялось обычно простым заимствованием.

В каждом из центров своего распространения занимающая нас эмблема имела свои особенности и свою историю. В Синопе орел изображен в момент нападения — он еще не успел сложить крылья (табл. VII, 3—6). Одно из них располагается параллель­но корпусу и из-за него выступают плечевая часть и концы махо­вых перьев второго крыла, слегка наклоненного вперед. На ран­них драхмах тела птицы и дельфина плотные, тяжеловесные, корпус орла изогнут, крылья распущены, хвост направлен книзу, но в одних случаях шея почти выпрямлена [3], а в других наклоне­на так, что клюв касается спины дельфина [4]. Вся сцена тракту­ется реалистически, стилизация проявляется лишь в том, что изображение дано строго в профиль влево, а хвостовой плавник дельфина слишком резко отогнут кверху. Такое изображение сохраняется в Синопе в течение нескольких десятилетий без су­щественных изменений, только орел становится менее массивным, а хвост дельфина плавно приподнимается [5]. В дальнейшем на драх­мах с именем сатрапа Датама и одновременных городских эмис­сиях изображение становится схематичнее, тело орла утоньша­ется и выпрямляется, хвост дельфина раздваивается и напоми­нает по виду клешню [6]. На более поздних городских монетах и одновременных выпусках с написанными арамейским алфавитом именами сатрапов эта эволюция завершается — топкий, стрело­видный корпус птицы с неестественно узким хвостом вытягивает­ся параллельно дельфину, хвост которого либо по-прежнему сти­лизуется в виде клешни [7], либо оканчивается обращенной кверху развилкой [8]. Этот тип обнаруживает черты стилистической де­градации не только на многочисленных варварских подражаниях, но и среди драхм с арамейскими надписями,— нарушаются про­порции, крылья орла безжизненно размещаются у самого тела и т.п. [9]

Изображение орла и дельфина было в Синопе не просто одним из монетных типов, но служило эмблемой города и в качестве та­ковой помещалось на бронзовых табличках гелиастов (рис. 1, 5), а также широко использовалось при клеймении гончарных из­делий (амфор, кровельной черепицы). В первом случае изобра­жение принадлежит к раннему типу, хоть и не к первым его об­разцам [10]. Керамические клейма также воспроизводят сравнитель­но ранний тип — орел и дельфин массивны, корпус птицы изо­гнут, клюв лишь изредка прикасается к дельфину (рис. 1, 1) [11], а иногда даже высоко поднят над ним (рис. 1, 2) [12].

Истрийские резчики монетных штемпелей как бы стремятся представить следующий момент схватки орла и дельфина — пти­ца успела сложить крылья и наносит своей добыче удары клювом (табл. VII, 11—14). На самых ранних серебряных монетах массив­ный орел с веерообразным хвостом низко склонился над миниа­тюрным дельфином  [13], позже последний изображается крупнее, а птица еще ниже наклоняется к нему, так что ось ее тола распо­лагается почти точно по диагонали вдавленного квадрата, в ко­тором размещена эта сцена [14]. В дальнейшем сюжет трактуется более натуралистично — орел утрачивает связанность и то за­носит голову для удара [15], то клюет дельфина [16], хвост которого иногда стилизован в виде клешни, как на одновременных синоп­ских драхмах. Наконец, на выпусках поздних серебряных монет, количественно увеличившихся, корпус орла обычно параллелен дельфину, тело которого изображается порой неестественно пря­молинейным [17] или, напротив, слишком согнутым [18]. Оперение птицы передается грубее, чем в Синопе, а шея то находится поч­ти на одной линии с туловищем [19], то выглядит непомерно длин­ной и манерно изогнутой [20]. На меди эмблема первоначально следует более строгим образцам, а затем и в Истрии можно отыс­кать проявления той свободной, даже несколько небрежной трактовки, которая свойственна драхмам заключительных эмис­сий [21].

Рис. 1. Изображения городской эмблемы на памятниках Синопы и Истрии. 1 -синопское керамическое клеймо с именем Посейдония; 2 — синопское керамическое клеймо с именем гончара Голанта при астиноме Дионисии; з — бронзовая табличка синопского гелиаста Стесилея; 4 — щит на фронтоне истрийского декрета в честь Аристагора; 5 — эмблема на фронтоне истрийского декрета в честь неизвестного; 6—8 — истрийские весовые гири.

 

Изображение орла и дельфина служило в Истрии, как и в Си­нопе, эмблемой города, помещенной на свинцовых гирях (рис. 1, 6—8) [22] и, что особенно важно, мы находим ее над заголовком одного из важнейших декретов (рис. 1, 4) [23]. Резчики лапидарных надписей воспроизводят и другой вид эмблемы, имеющий под­черкнуто геральдический характер,— орел неподвижно стоит на дельфине, крылья его прижаты к корпусу, шея поднята, а голова повернута назад (рис. 1, 5). Такой тип известен и на моне­тах эллинистического времени (табл. VIII, 5) [24]. Наконец, на ме­ди с изображением сидящего Аполлона (табл. VII, 10) и на некото­рых мелких номиналах той же эпохи истрийские мастера поме­щают синопский тип эмблемы [25], эпизодически повторяющийся и в римское время [26].

В отличие от Синопы и Истрии изображение орла и дельфина в Ольвии известно только па монетах. Оно появляется во второй четверти V в. до н. э. на литых «ассах» и следует канонам архаи­ческого искусства (табл. VIII, 1). Орел с вытянутой шеей и рас­пущенным хвостовым оперением с небольшим дельфином в ла­пах представлен в парящем полете вправо — крылья широко разведены в стороны, но поставлены перпендикулярно изобра­женному в профиль корпусу, так что кажутся вырастающими из спины и груди птицы [27]. Такая условная схема летящей птицы вскоре перестала удовлетворять художественным запросам, и на рубеже V—IV вв. до н. э. при выпуске литых «ассов» меньшего достоинства и при последовавшей вскоре чеканке многочислен­ных разменных монет ольвийские мастера обратились к синоп­скому и истрийскому типам городской эмблемы. При этом они довольно близко придерживались своих образцов — незначи­тельные отклонения от изображений на драхмах Синопы при изготовлении «ассов» обусловлены техникой литья (табл. VII,8) [28], а чеканенные монеты третьей четверти IV в. (табл. VII, 9) [29] доволь­но точно повторяют изображения на тех драхмах с арамейскими надписями, на которых поднятые крылья орла неестественно тесно прижаты к телу птицы [30]. Равным образом и несколько ранее, еще во второй четверти IV в. до и. э., ольвиополиты без существен­ных изменений воспроизводили на своей меди основной истрийский тип эмблемы, характерный для драхм с буквенными обозна­чениями (табл. VII, 14—17), и среди монет Ольвии можно отыс­кать почти все те варианты, которые отмечены выше па монетах Истрии,— орел со сложенными крыльями то держит голову поднятой [31], то клюет дельфина [32], причем шея птицы приобретает порой преувеличенную длину и изгиб [33], дельфин имеет или не­естественно выпрямленный [34], или слишком изогнутый корпус [35] и т. п. Эти различия проявляются в Ольвии не столь резко, как в Истрии, и к тому же ольвийские монетарии свободно ориенти­руют эмблему — среди синопских и истринских монет только очень немногие изображают ее повернутой вправо [36], тогда как в Ольвии этому не придавали специального значения. Синопский и истрийский типы эмблемы и впоследствии нахо­дят иногда место на серебряных и бронзовых монетах эллинисти­ческой Ольвии [37], но местные мастера не прекращают поисков ее оригинального художественного воплощения. На короткое вре­мя появляется тип орла с прижатыми к телу крыльями и высоко поднятой головой (табл. VIII, 4) [38], но еще до этого ольвиополиты создают свой геральдический вариант эмблемы. Птица представ­лена стоящей в три четверти с гордо поднятой и повернутой назад головой, крылья ее полураспущены и разведены в стороны, заполняя все круглое монетное поле. Дельфин невелик, одна из широко разведенных лап орла часто опирается на конец его кор­пуса перед самым основанием хвостового плавника (табл. VIII, 7). Этот тип, впервые оформляющийся на литых «ассах» середины IV в. до н. э. [39], вскоре получил завершенную и выразительную форму на серебряных и золотых статерах [40]. Изображение в дальнейшем упрощается и приближается к схеме, и если на «ассах» этот про­цесс не успел проявиться с полной отчетливостью [41], то уже к кон­цу IV в. до и. э. ольвийский геральдический тип эмблемы приоб­ретает на статерах геометрическую сухость и безжизненность (табл. VIII, S): маховые перья крыльев орла моделируются в виде слегка изогнутых или прямых валиков, кроющие превраща­ются в точки, веретенообразный дельфин становится похожим на рыбу [42]. Несколько более своеобразное и небрежное изображе­ние этого типа находим в III в. до н. э. [43], а затем он возрождает­ся уже в римское время. Сначала на мелкой меди второй четверти I в. н. э. этот тип воспроизводится довольно тщательно [44], но при выпуске редких сестерциев последнего десятилетия того же ве­ка он окончательно превращается в довольно грубую схему (табл. VIII, 3) [45]. Однако па дупондиях времени Флавиев появляется еще одна оригинальная разработка того же сюжета — орел с обра­щенной вперед головой и с небольшими приподнятыми крыльями стоит на более или менее стилизованном дельфине (табл. VIII, 10, 11). Такой вариант быстро деградирует и обнаруживает черты варваризации художественно-изобразительных средств [46].

Касаясь происхождения и значения эмблемы трех припонтийских городов, необходимо подчеркнуть, что было бы затруднитель­но согласиться с утверждениями, что Истрия [47] либо даже Истрия и Синопа заимствовали свою эмблему от ольвиополитов [48]. Даже если признать, что ольвийские «ассы» с крестообразно распла­станным в поле орлом несколько древнее синопских драхм и се­ребряных монет Истрии [49], то и в этом случае нельзя говорить о подражании или копировании, поскольку общая для трех горо­дов эмблема с самого начала получила в каждом из них самостоя­тельное художественное оформление. К тому же в Синопе монет­ное изображение орла и дельфина известно и раньше выпуска вышеописанных драхм с головой нимфы — по крайней мере со времени образования Афинского морского союза, а не исключено, что даже с конца VI в. до н. э. здесь чеканились драхмы архаи­ческого облика, на аверсе которых дельфин изображен вместе головой орла (табл. VII, 1, 2) [50]. С другой стороны, однажды созданный синопскими мастерами сюжетный тип эмблемы — орел с поднятыми крыльями, атакующий дельфина,— оставался в дальнейшем неизменным в своей основе и перешел в таком виде на монеты Истрии и Ольвии, причем ольвиополиты использовали и разработанный истрийскими монетариями тип орла со сложен­ными крыльями, клюющего свою добычу. Поэтому если позволи­тельно все же говорить об основном очаге, где впервые появился занимающий нас сюжет, то следует прежде всего иметь в виду Синопу [51].

В самом деле, уже в VI—V вв. до н. э. Синопа была крупным центром производства и торговли [52]. Многочисленные находки синопских амфор и черепиц в Ольвии достаточно известны, и нуж­но лишь добавить, что сюда из Синопы поступали также терракотовые архитектурные украшения и особый сорт красной краски [53]. Поступление синопских товаров в Истрию было вначале не столь значительно и массовое проникновение масла и вина из Синопы в Истрию наблюдается лишь в эллинистическое время, когда в Ольвии, напротив, можно констатировать некоторое ослабление синопского импорта [54]. Однако ведущая роль Синопы во взаимосвязях с Северо-Западным Причерноморьем подтверждается эпи графическими данными. Среди ранних ольвийских надписей имеется ателия синопского купца второй четверти V в. до н. э., а в другом, к сожалению, неизданном и сильно фрагментированном документе нескольким синопским гражданам (по-видимому, двум братьям) предоставляется, помимо обычных льгот, нигде более не предусмотренное декретами ольвиополитов об иноземцах право приобретения земельных участков (третья четверть V в. до н. э.) [55].

Архаические драхмы Синопы представляют интерес также и тем, что и на самых ранних, и на более поздних монетах [56] голова орла и дельфин изображены порознь, без всякой сюжетной свя­зи между ними [57]. С другой стороны, на монетах всех трех городов орел и дельфин являются также самостоятельными типами. В Синопе и в Истрии такие изображения редки [58], но в Ольвии очень распространены — в догетское время дельфины фигурируют на золотых [59], серебряных  [60] и бронзовых монетах [61]. В римское время этот тип повторяется лишь однажды [62], но зато на золотых монетах царя Фарзоя и на городской меди появляется орел [63], приобретающий в конце концов облик римского легионного снака [64]. Все это убеждает нас в правильности вывода, что смысл городской эмблемы заключается не в сюжетной связи между дельфином и орлом, то есть не в сцене охоты, а в самих ее участниках как таковых [65]. Поэтому прежде чем говорить о значении занимающей нас эмблемы надлежит выяснить характер каждого из ее компонентов.

При таком подходе к монетным изображениям Синопы, Истрии и Ольвии трудно отрешиться от сопоставления дельфина с Аполлоном, главным божеством Милета и его колоний [66]. Этот бог почитался в прибрежных ионийских городах прежде всего как покровитель мореплавания и в этом своем качестве именовался Дельфинием [67]. Во многих центрах греческого мира отмечались особые празднества — Дельфинии [68], а в календарях существовал даже соответствующий месяц [69]. Посвященные Аполлону Дельфинию храмы, алтари и священные участки либо рощи тоже на­зывали Дельфиниями [70]. Подобный священный участок (темен) обнаружен в Милете рядом с рыночной площадью, около так на­зываемой Львиной бухты. Он существовал по крайней мере с VI в. до н. э., а двумя столетиями позже был перестроен [71].

Как покровитель мореплавания и защитник мореходов Аполлон Дельфиний первоначально сам представал в образе дельфина [72] — предполагалось, что именно в таком виде бог проложил священ­ный путь к Дельфийскому храму [73]. Поэтому дельфины, сооб­разительность которых не ускользнула от наблюдательности древних народов, рассматривались как священные животные, связанные с морскими божествами. Поздние античные ученые провозгласили дельфина царем обитателей морских глубин, а в легендах, поэзии и изобразительном искусстве ему отводили почетное место. Жизнерадостность дельфинов, их веселые игры, любопытство, способность проявлять при известных обстоятель­ствах интерес к музыке рано возбудили фантазию греков, и дельфи­нам стали приписывать спасение потерпевших кораблекрушение моряков, вынесение на берег утопленников, помощь в делах люб­ви и многое другое. Особо следует упомянуть, что по поведению дельфинов рыбаки предсказывали погоду, и для суеверных умов это представлялось проявлением особой заботы этих животных о людях [74]. Поэтому дельфинов охотно изображали скульпторы, вазописцы, ювелиры, косторезы, монетные мастера, изготовите­ли амулетов и т. п. [75]

Если в Милете культ Апполлона Дельфинин являлся перво­начально главным государственным культом и айсимнеты союза мольпов — древнего объединения почитателей этого божества — являлись городскими эпонимами [76], то вполне естественно, что следы этого культа обнаруживаются и во многих милетских апойкиях. Из их числа наибольшее количество материалов со­хранилось в Ольвии. До недавнего времени о почитании здесь Апол­лона Дельфинин можно было судить лишь на основании надпи­сей эллинистического времени [77], но положение резко изменилось в результате раскопок послевоенных десятилетий. Установлено, что уже в последней четверти VI в. до н. э. в священной роще, располагавшейся в центре ольвийского темена, совершались свя­щеннодействия, связанные с культами Аполлона Дельфинин, Зевса и Афины. В начале V в. до н. э. за счет сокращения рощи было выделено место для строительства монументального храма Аполлона Дельфиния, в конце следующего века этот храм был Перестроен и просуществовал, по-видимому, до подчинения Оль­вии скифами около середины II в. до и. э. [78] Найденные в немалом количестве фрагменты лапидарных посвятительных надписей [79] и многочисленные обломки сосудов, также посвященных неког­да Аполлону Дельфинию или просто Дельфинию [80], не позволя­ют сомневаться в том, что с самых ранних времен почитание это­го божества занимало ведущее место в религиозных верованиях ольвиополитов [81]. В самом деле, в V в. до н. э. в Ольвии, как и в Милете, эпонимами были айсимнеты мольпов, а в эллинистиче­ское время — жрецы Аполлона, скорее всего того же Дельфинин [82]. Впрочем, Аполлон почитался в Ольвии и как Врач [83], а в римское время — как Простат (Предстоятель) города и его защитник пе­ред врагами [84].

Ольвийская нумизматика не дает прямых указаний на культ Аполлона Дельфиния, и в тех случаях, когда мужская безборо­дая голова помещается на монетах с изображениями лучника [85], лука [86], горита [87] или лиры [88], осторожность заставляет видеть в ней просто Аполлона. Но в тех случаях, когда такая голова находится с изображением дельфина [89] либо городской эмблемы [90], представляется вероятным (по крайней мере для монет догетского периода), что ольвийские мастера хотели изобразить именно Аполлона Дельфиния, атрибутом и олицетворением которого яв­лялся дельфин [91]. Сложнее определить, сохранило ли изобра­жение дельфина в качестве самостоятельного типа или в составе городской эмблемы то же значение и в римское время — надписи этой эпохи упоминают всегда только Аполлона Простата, и много­численные изображения головы [92] или целой фигуры Аполлона на монетах этого времени [93] воспроизводят скорее всего образ божественного Предстоятеля ольвиополитов, храм которого на­ходился в это время на территории Верхнего города [94].

Культ Аполлона занимал ведущее место и среди культов Истрии, где он почитался не как Дельфиний, а как Врач [95]. Здесь еще в конце V в. до н. э. воздвигались лапидарные посвящения этому богу, жрецы которого были городскими эпонимами и сохранили эту роль до I в. до н. э. [96] Существовал в Истрии и храм Аполлона Врача, неоднократно упоминаемый эпиграфическими документа­ми [97]. На монетах Истрии также помещали голову Аполлона в лавровом венке [98] или статую восседающего на омфале бога [99], а в римское время на монетах воспроизводится статуя Аполлона, стоящего у колонны с лирой в руках [100]. В Синопе культ Аполлона также надежно засвидетельствован монетными изображениями, среди которых находим архаическую статую стоящего бога [101], его голову в лавровом венке [102] и статую сидящего Аполлона, по­добную на монетах Истрии [103]. Наличие в Синопе личного имени Дельфиний [104] позволяет предположить, что Аполлон носил в Синопе это культовое имя [105].

Считая дельфина на монетах Ольвии, Истрии и Синопы ат­рибутом Аполлона, мы не имеем оснований не связывать отдель­но взятое изображение орла с другим важнейшим культом Милета и его колоний, а именно с культом Зевса. Орел с древнейших времен рассматривался греками как священная птица бога-гро­мовержца, который первоначально сам мыслился в образе могуче­го орла [106]. В олимпийской мифологии орел выступает как пере­носчик зевсовых перунов и выполняет роль посланца главы бо­гов, являясь его посредником во взаимоотношениях со смертны­ми [107]. Поэтому изображение орла было очень распространено в греческом мире и являлось, в частности, одним из излюбленных монетных типов [108].

Культ Зевса существовал во всех уголках греческой ойкуме­ны и для нас существенно, что в Милете его алтарь находился на территории Дельфинин — это указывает на тесную связь обо­их культов [109]. В Ольвии храм Зевса также находился в пределах темена, западнее храма Аполлона Дельфинин. Его обнаружен­ные остатки относятся к III в. до н. э., но немалое число ранних граффити с вотивными надписями говорит о том, что святилище Зев­са существовало на том же месте в VI—V в. до н. э. [110] Это же под­тверждают и фрагменты лапидарных посвящений Зевсу и Афине [111]. В эллинистическое время Зевс почитался ольвиополитами как Сотер, Элевтерий и Басилевс [112], а в римское время его именуют Ольбием («подателем благ») и Полиархом («владыкой города») [113]. Зевс становится в послегетской Ольвии главным божеством, в его храме хранились документы [114] и проходили заседания сове­та [115]. Поэтому вполне естественно, что на монетах I—III вв. н. э. можно отыскать голову [116] и статую восседающего на троне Олим­пийца [117].

Зевс занимал почетное место и в пантеоне Истрии, где он на­зывался Полиэем, и выступал в роли покровителя и защитника города [118]. Среди обнаруженных на священном участке руин его святилища найдены многочисленные керамические посвяти­тельные надписи [119], но на истринских монетах нет изображений Зевса. В Синопе, напротив, на меди времени Митридата Евпатора воспроизводится голова этого бога [120], а на монете Септимия Севера мы встречаем изображение статуи восседающего на троне Зевса [121]. Известен и эпиграфический документ, свидетельствующий о почитании Зевса гражданами Синопы [122].

Возращаясь к истолкованию значения эмблемы трех припонтийских городов, мы находим в научной литературе ряд предпо­ложений по этому поводу. Б. Пик и некоторые румынские нумиз­маты рассматривали изображение орла и дельфина на истрин­ских монетах просто как натуралистическую сцену из жизни жи­вотного мира черноморского побережья, придавая типу, таким образом, локально-коммеморативный смысл [123]. Эту точку зрения воспринял Дж. Хинд, полагающий, что такое изображение ес­тественно для причерноморского города и указывает на его мор­ские связи [124]. Не отрицая верности последнего наблюдения, следует подчеркнуть, что жанровые сценки из жизни природы попа­ли в поле зрения изготовителей монет лишь в позднее время [125], а причина одновременного или почти одновременного появления аналогичной сцены на монетах трех разных городов Причерноморья и полного отсутствия аналогичных изображений в городах гре­ческой метрополии остаются невыясненными. Между тем един­ственным центром, на монетах которого можно отыскать близкий мотив, является Кизик. Однако видеть в его широко распростра­ненных статерах источник, предоставивший мастерам трех при­черноморских городов материал для заимствования, довольно затруднительно. Не говоря о том, что на кизикинах в лапах ор­ла находится не дельфин, а тунец, символ этого города, необхо­димо принять во внимание, что эмблема на электре Кизика пред­ставлена в синопском, одном из истрийских и в одном из оль­вийских вариантов [126], так что гораздо вероятнее, что в поисках образцов для постоянно сменяющихся типов своих монет кизикские мастера обращались к изображениям на монетах своих тор­говых контрагентов.

Отказываясь от наивно натуралистического объяснения эмб­лемы Истрии и других двух городов, мы не видим основания со­глашаться и с той астрально-календарной теорией происхождения ольвийской эмблемы, которую выдвинул В. В. Голубцов [127]. Про­тив этого предположения говорит  и чрезвычайная редкость по­добных изображений на ранних монетах греческого мира, и то обстоятельство, что В. В. Голубцов произвольно и неверно рас­сматривает значение типов на привлеченных им в качестве анало­гии римских монетах [128]. Не лучше обоснованы и другие догад­ки ученых, искавших для объяснения смысла эмблемы припонтийских городов чисто политические мотивы. Указывали на «симпа­тии» Истрии к ее «милетским сестрам», то есть к Ольвии и Сино­пе [129] и на то, что рассматриваемая эмблема представляет символ морского могущества Синопы [130], и даже пытались усмотреть в ней стремление неких местных черноморских мореходов из числа аборигенных племен прославить свои победы над ионийскими мореплавателями [131].

Более верный путь избрали, как представляется, ученые, которые стремились раскрыть сакральное значение рассматрива­емой эмблемы. К сожалению, в этом направлении дело не пошло далее верного сопоставления одной ее части — дельфина — с Аполлоном [132]. В самом деле, трудно было бы согласиться с тем, что на монетах Синопы, Истрии и Ольвии следует видеть иллю­страцию к преданию о Нисе, преследовавшем в виде орла свою дочь [133], и рассматривать этот не получивший широкой извест­ности легендарный эпизод в качестве одного из древнейших со­лярных мифов человечества [134].

Допуская правильность религиозно-культового объяснения эмблемы трех припонтийских городов, не следует забывать, что в своем первоначальном виде она состояла из двух самостоятель­ных элементов, которые были в дальнейшем объединены в одну композицию. Если прибегнуть к специальной терминологии, следовало бы сказать, что монеты Синопы, на которых процесс формирования сюжетной эмблемы прослеживается в наиболее чистом виде, дают пример перехода от религиозно-мифологиче­ского комплекса-интерполяции к комплексу-компиляции, в ко­тором объединение исходных элементов получает мотивацию и находит монолитное изобразительное воплощение, отличаясь «не­раздельным единством всей своей идеи и трудно анализируемой художественной цельностью» [135]. Если учесть при этом тесную связь между культами Зевса и Аполлона, атрибутами которых соответственно являются орел и дельфин, можно, как представ­ляется, видеть в городской эмблеме Синопы, Истрии и Ольвии художественно-культовый комплекс, содержащий достаточно ясный намек на двух главных богов, пользовавшихся особенным почитанием в Милете и его колониях [136]. Не приходится считать решающим доводом против такого предположения тот факт, что дельфин, рассматриваемый как атрибутивный рудимент Апол­лона, находится в составе эмблемы в лапах орла, который иног­да клюет его в голову [137]. Пример Кизика (чтобы ограничиться одним близким примером) убедительно показывает, что священ­ный городской символ (в этом случае тунец), нисколько не теряя своего достоинства, попадает то в лапы орла [138], то в руки чело­веческих или чудовищных фигур [139], не говоря о том, что он очень часто выступает в скромной роли подножия, на котором непринуж­денно располагаются люди, мифологические персонажи, живот­ные и даже разыгрываются целые сценки [140]. Не следует забывать и о том, что в Ольвии и в Истрии получили распространение та­кие варианты эмблемы, на которых голова птицы композицион­но не связана с дельфином и даже повернута назад, так что все изображение приобретает орнаментально-геральдический харак­тер и теряет смысл охотничьей сцены. Поэтому было бы неосто­рожно усматривать в эмблеме припонтийских городов скрытый намек на приниженное положение дельфина или представляемо­го им божества по сравнению с орлом или стоящим за ним богом. Если древние народы видели в орле повелителя пернатых, то и дельфин рассматривался как владыка обитателей моря.

Религиозно-символическое содержание синопско-истрийско-ольвийской государственной эмблемы не исключает того, что ее художественное оформление было навеяно реальными наблюде­ниями над миром живой природы [141]. Если учесть, что рыбная ловля играла значительную роль в хозяйстве греческих поселений Причерноморья, особенно в ранний период их существования [142], нельзя избежать и других сопоставлений: встреча с орлом рас­сматривалась греческими рыбаками как предзнаменование бо­гатого улова [143], в дельфине они видели своего помощника [144], по полету орлов и поведению дельфинов предсказывали изменения погоды [145]. Соединение их в едином священном изображении долж­но ныло усилить магическое значение каждого, и эмблема милетских переселенцев представлялась не только воплощением верховных городских богов, но могущественным талисманом, залогом процветания рыбного промысла, доставлявшего цен­ные продукты для обмена с да­лекой метрополией.

Рис. 2. Изображения орла и рыбы на предметах из Восточной и Цен­тральной Европы. 1— бляхи из уздечного (?) набора из кургана у ст. Тульской близ Майкопа; 2 — нашивная бляшка из Галущинского кургана; 3 — бляха из уздечного набора из Частых курганов близ Воронежа; 4 — нашивная бляха из кургана Куль-Оба; 5 — элемент декора золотого ритона из Шлезвига; 6 — Свинцовая печать из Пскова; 7 — серебряный брактеат из Мекленбурга.

 

Сакральный характер эмбле­мы причерноморских полисов находит подтверждение и в том, что ее сюжет получил широкое распространение за пределами их территорий. Важная роль принадлежала в этом отношении не только серебряным монетам Истрии и синопским амфорам, но и изделиям ольвийских бронзовых и ювелирных мастерских, находившим спрос у варварской знати и сопровождавшим ее представителей в их последний путь. Литые бронзовые украшения узды, найденные в кургане Золотая горка близ Майкопа (рис. 2, 1) и в одном из Семибратних курганов, воспроизводят тип орла с прижатыми к корпусу крыльями, держащего в лапах рыбу [146]. Такой же орел, но с поднятыми крыль­ями, изображен на серебряной обивке ритона, обнаруженного в одном из курганов в устье Дона [147] и на прямоугольных золо­тых бляшках из кургана у с. Пастерское в Среднем Поднепровье (рис. 2, 2) [148]. С различной степенью стилизации этот мотив пов­торяется и развивается на бляшках из других погребальных ком­плексов — из кургана близ Звенигорода на Киевщине [149], из За­вадской могилы на Днепропетровщине [150], из Частых курганов под Воронежем (рис. 2, 3) [151], из знаменитого кургана Куль-Оба в Восточном Крыму (рис. 2, 4) [152], и можно полагать, что в VI — IV вв. до н. э. он был хорошо знаком населению Скифии. В даль­нейшем изделия с этим сюжетом проникают далеко на Запад. Круглая серебряная бляшка (брактеат) с орлом и рыбой проис­ходит из Мекленбурга, где она была встречена с римскими пред­метами первых веков н. э. Такой же орел с рыбой в лапах являет­ся основным элементом орнамента на золотом ритоне, найденном в Шлезвиг-Гольштейне и датируемом приблизительно 200 г. н. э. (рис. 2, 5) Наконец, в своем первоначальном виде — орел и дель­фин в круглом медальоне — этот мотив украшает краснолако­вые чаши, происходящие из мастерских римской Галлии (рис. 3) [153].

Рис. 3. Изображение орла и рыбы па краснолаковом со­суде галльского производства.

 

Все это дает основание предполагать, что сокро­венный смысл эмблемы припонтийских ионийских центров был доступен мировоззрению окружав­шей их этнической сре­ды. Могучая хищная птица — воплощение неба и воздушной стихии, «верхнего мира» индоевропейской мифологии, держащая в лапах «хозяина» вод, олицетворение «нижнего мира», изображаемое вдали от морских побережий не в виде неизвестного здесь дельфина, а в образе ры­бы, представляет собой один из важнейших космологических сим­волов древних народов Евразии [154], не чуждый в свою очередь, как можно догадываться, и религиозному сознанию эллинского мира [155].

 

Примечания:

 

  1. Подшивалов А. М. Московский публичный и Румянцевский музей. Нумиз­матический кабинет. М., 1884, 1, с. 2—3, № 8; Голубцов В. В. Монеты’ Оль­вии по раскопкам 1905—1908 гг.— ИАК, 1914, 51, с. 85—86.
  2. О таких гербах см.: Lacroix L. Les blasons des villes grecques.— Etudes d’archeologie classique, 1956, 1, p. 91—114; Macdonald G. Coin types, their origin and development. Glasgow, 1906, p. 48—78.
  3. RG, 1, pl. XXIV, 13, 15, 17; CBM, Pontus, pl. XXI, 15; Sammlung Aulock, 1, Taf. 6, 199, 200; 15, Taf. 235, 6842, 6843.
  4. CBM, Pontus, pl. XXI, 16; Sammlung Aulock, 1, Taf. 6, 195; 7 , 202—204; 15, Taf. 235,
  5. RG, 1, pl. XXIV, 19—21; Sammlung Aulock, 1, Taf. 7, 208; 15, Taf. 235, 6845, 6846.
  6. RG, 1, pl. XXIV, 27 (Датам); Голенко R. В. Клад синопских и колхидских монет из Кобулети.— ВДИ, 1961, № 1, табл. I, 7 (Синопа).
  7. RG, 1, pl. XXV, 14; CBM, Pontus, pl. XXII, 6; Sammlung Aulock, 15, Taf. 235, 6854; Голенко К. В. Указ, соч., табл. IV, 79 (тяжелые драхмы); RG, 1, pl. XXV, 21; CBM, Pontus, pl. XXII, 3; Sammlung Aulock, 15, Taf, 235, 6848, 6849; Голенко К. В. Указ, соч., табл. I, 21, 22, 24; II, 27, 28, 36, 40, 41, 44, 47, 48, 52—56, 59, 60, 64, 65, 68—70 , 72; IV, 81-84, 86, 88-91, 95, 96, 98 (легкие драхмы); RG, 1, pl. XXIV, 26—34, 36, 57; Sammlung Aulock, 15, Taf. 235, 6855 (Абраком или Абдсасан); RG, 1, pl. XXV, 4—6; 10; CBM, Pontus, pl. XXII, 1 (Ариарат).
  8. RG, 1, pl. XXV, 13; CBM, Pontus, pl. XXII, 6; Sammlung Aulock, 1, Taf. 7, 211 (тяжелые драхмы); Голенко К. В. Указ, соч., табл. 1,12, 13, 15, 18; II, 33, 42; IV, 94, 101 (легкие драхмы); RG, 1, pl. XXIV, 35 (Абраком или Абдсасан); RG, 1, pl. XXV, 1, 3, 9, 11 (Ариарат).
  9. RG, 1, XXIV, 27, 31,.34, 36, 37; XXV, 1, 3, 6, 10.
  10. Robert L. Etudes anatoliennes. Paris, 1937, p. 296—300; Максимова M. И. Античные города Юго-Восточного Причерноморья. М.; Л., 1956, с. 99— 101, рис. 13.
  11. Граков В. Н. Древнегреческие керамические клейма с именами астиномов. М., 1928, табл. III, 7, 10; Цехмистренко В. И. К вопросу о периодизации синопских керамических клейм.— СА, 1958, № 1, с. 64. рис. 47; Цехмистренко В. И. Синопские керамические клейма с именами гончарных мас­теров.— СА, 1960, № 3, с. 60, рис. 1, 2.
  12. Граков Б. Н. Указ, соч., табл. Ill, 1, 6; Цехмистренко В. И. К вопросу о периодизации, с. 63, рис. 31; с. 64, рис. 46. Особняком стоит лишь клей­мо гончара Голанта при астиноме Дионисии (Цехмистренко В. И. Синоп­ские керамические клейма, с. 63, рис. 3) — вытянутый прямой корпус орла с узким хвостом напоминает изображения на поздних драхмах, но хвостовой плавник дельфина резко отогнут кверху, как это наблюдается только на древнейших монетах.
  13. Ruzicka L. Inedita aus Moesia Inferior.— NZ, 1918, 10, Taf. XVIII, 405 a; Canarache V. Sistemul ponderal si tipologia drahmelor istriene de argint.— Pontice, 1968, 1, pl. 1/4, 1—5.
  14. AMDM, 1, Taf. II, 20; TMGR, 4, pl. 352, 10; Canarache V. cit., pl. 3, fig. 6; pl. 5/6, fig. 12, 13, 17.
  15. TMGR, 4, pl. 352, 11; Canarache Op. cit., pl. 7/8, fig. 20; pl. 9/11, fig. 24.
  16. TMGR, 4, pl. 352, 12—13; Canarache V. cit., pl. 8, fig. 19; pl. 9/11, fig. 46, 53.
  17. TMGR, 4, pl. 352, 15, 17, 18, 21; Canarache V. cit., pl. 12/13, fig. 142; pl. 18, fig. 142, 143; pl. 20, fig. 219; pl. 22, fig. 221, 222, 253.
  18. Canarache V. cit., pl. 16, fig. 144; pl. 23, fig. 58; pl. 24, fig. 139; pl. 25, fig. 195; pl. 26, fig. 267, 268.
  19. Ibid., pl. 17, fig. 148; pl. 21, fig. 216; pl. 25, fig. 248.
  20. Ibid., pl. 16, fig. 159; pl. 17, fig. 147; pl. 18, fig. 176; pl. 20, fig. 218; pl. 22, fig. 221.
  21. AMDM, 1, Taf. II, 24—26; III, 1—2; Buzdugan G., Mititelu I. Contributii la classificarea unor monede histriene.— SCN, 1960, 3, pl. V, 5—6.
  22. Moisil C. Ponduri inedite sau pufin cunoscute din Histria, Callatia si Tо— SCN, 1957, 1, p. 259—260, pl. I, 1; Preda C. Ponduri antice inedite de la Callatis si Histria.— Ibid., p. 302—303, fig. 3.
  23. Guarducci M. Epigrafia greca. Roma, s. a./1969/, p. 596, 602, fig. 193; Pippi- di D. M. Contributii la istoria veche a Romaniei. Bucuresti, 1967, p. 270— 286, pl. 12.
  24. Pippidi D. M. Spicuiri epigrafice.— Studii clasice, 1967, 17, p. 101—102, pl. I, 1; AMDM, 1, Taf. III,
  25. AMDM, 1, Taf. III, 4; Мушмов II. А. Указ, соч., табл. XII, 7; Buzdugan G., Mititelu I. cit., pl. V, 4.
  26. Мушмов H. А. Указ, соч., табл. XII, 11; AMDM, 1, Taf. III,
  27. AM, табл. XXXI, 1; AMDM, 1, Taf. VIII, 3; Голубцов В. В. Указ, соч., табл. V—VI; ОКМ, табл. I, Об этом художественном приеме см.: Reg— ling К. Die antike Miinze als Kunstwerk. Berlin, 1924, S. 21—22.
  28. AM, табл. XXXI, 5; Голубцов В. В. Указ, соч., табл. VII, 1, 3; ОКМ, табл. I, 5, 6, 8.
  29. АМ, табл. XXXII, 4; AMDM, 1, Taf. IX, 3; ОКМ, табл. V, 77; VI, 137; VII, 138, 139 (старший номинал); АМ, табл. XXXII, 5; AMDM, 1, Taf. IX, 4; Голубцов В. В. Указ, соч., табл. XXVII, 4, 6; ОКМ, табл. VII, 148, 149 (младший номинал).
  30. RG, 1, XXIV, 27, 31, 34, 36, 37; XXV, 1, 3, 6, 10.
  31. Голубцов В. В. Указ, соч., табл. XVII, 2, С; XX, 9; XXVI,
  32. Там же, табл. XVII, 10; XVIII, 4, 6; XIX, 3-5, 7-9; XX, 1; XXI, 2, 9, 10; XXIII, 2, 8, 14; XXVI, 1, 5, 6.
  33. Там же, табл. XVII, 9; XVIII, 12; XX, 5; XXV,
  34. Там же, табл. XVI, 1, 2; XXI, 3, 4; XXVI,
  35. Там же, табл. XXIII, 1; XXIV, 1, 7; XXVI,
  36. RG, 1, pl. XXV, 11; Sammlung Aulock, 15, Taf. 235. 6850 (Синопа); TMGR, 4, pl. 352, 18; Canarache V. cit., pl. 32/33, fig. 429—431 (Истрия). Сле­дует отметить, что эти монеты считают подражаниями.
  37. Серебро первой четверти III в. до н. э.— AMDM, 1, Taf. IX, 9; ОКМ. табл. IX, 202; медь начала II в. до н. э.— АМ, табл. XXXIII, 2; AMDM, 1, Taf. X, 13; Голубцов В. В. Указ, соч., табл. XXVII, 1; ОКМ, табл. IV, 64, 65; V,
  38. АМ, табл. XXXII, 6; AMDM, 1, Taf. IX, 5-7; ОКМ, табл. VI,
  39. Голубцов В. В. Указ, соч., табл. VIII, 3; XI, 2, 3; XII, 1, 2; XIV, 1, 2, 4.
  40. АМ, табл. XXXII, 2; AMDM, 1, Taf. IX, 1, 2; ОКМ, табл. VI, 135; VIII,
  41. АМ, табл. XXXI, 4; AMDM, 1, Taf. VIII, 4; Голубцов В. В. Указ, соч., табл. VIII, 1; IX, 1, 2; X, 1—3; XI, 1; XII, 3, 4; XIII, 1—3; XIV, 3; ОКМ, табл. I, 7; II, 11, 13, 14.
  42. АМ, табл. XXXII, 3; CBM, Thrace, р. 11, fig.
  43. AMDM, 1, Taf. X, 9—11; ОКМ, табл. VI, 126, 134.
  44. AMDM, 1, Taf. XI, 2; ОКМ, табл. V,
  45. Карышковский П. О. Из истории монетного дела Ольвии в I — II вв. н. э.— НЭ, 1971, 9, с. 51, табл. I, 3 (на других монетах этой серии изображение повреждено и в тексте описание И. П. Бларамберга, видевшего в лапах орла молнию, не исправлено).
  46. АМ, табл. XXXIV, 12, 15—17; AMDM, 1, Taf. XI, 8, 10—14; ОКМ, табл. VII, 163—169; IX, 226.
  47. Condurachi Е. Elemente de imitate ale coloniilor pontice din Dobrogea si din sudul URSS. Bucuresti, 1947, p. 6; Кондураки E. Эллинистический пе­риод в Добрудже в свете археологических раскопок в Истрии.— Dacia, 1959, 3, с. 226—227; Pippidi D. М., Berciu D. Geti si greci la Dunarea de jos. Bucuresti, 1965, p. 193.
  48. Кене В. В. Музей кн. В. В. Кочубея. СПб., 1856, 1, с. 40; Голубцов В. В. Указ, соч., с. 85—86.
  49. А. Н. Зограф относит ольвийские «ассы» к границе первой и второй чет­верти V в. до и. э. (АМ, с. 123), а А. Г. Загинайло датирует первые выпус­ки истрийского серебра 440—20 г. до н. э. (Загинайло А. Г. Серебряные монеты Истрии из Роксоланского городища.— В кн.: Збiрник робiт acniрантiв Одеськ. ун-та. Гуманiтарнi науки. Одеса, 1964, с. 166—172). Драх­мы Синопы с головой нимфы на аверсе согласно относят ко второй поло­вине V в. до н. э. (RG, 1, р. 193″; HN, р. 508; TMGR, 1, col. 401—402; 2, col. 1521—1522). Однако румынские нумизматы склонны отодвинуть на­чало чеканки истрийского серебра к самому началу V в. до н. э. (Preda С. Uber die Silbermunzen der Stadt Istros.— Dacia, 1975, 19, S. 79—81), а оль­вийские литые монеты, как нам представляется, не старше середины V в. до н. э. (Каришковсъкий П. Й. Ольвiйськi аси,— Прaцi ОДУ, 1959, сер. icт. наук, 7, с. 56—62).
  50. RG, 1, pl. XXIV, 6—12; Sammlung Aulock, 15, Taf. 235. 6834—6841; Hind J. G. F. The eagle-head coins of Sinope.— NC, 1976, 16, p. 1—6.
  51. Lenormant F. La monnaie dans I’antiquite. Paris, 1878, 1, p. 158; Юрге­вич В. H. Надписи на ручках и обломках амфор и черепиц, найденных в Феодосии в 1894 г,— ЗООИД, 1895, 18, с. 92.
  52. Максимова М. И. Указ, соч., с. 67—96.
  53. Брашинский И. В. Экономические связи Синопы в IV—II вв. до н. э.— В кн.: Античный город. М., 1963, с. 135—146; Максимова М. И. Указ, соч., с. 88—89, 221—223.
  54. Pippidi D. М., Berciu D. Op. cit., р. 239—240; Брашинский И. В. Указ, соч., с. 139, табл. 3.
  55. НО, № 1; Виноградов Ю. Г. Эпиграфические открытия последних лет в Ольвии.— В кн.: Новейшие открытия советских археологов. Киев, 1975, 2, с. 89, № 2.
  56. На первой серии этих драхм голова орла изображена со значительной до­лей стилизации (RG, 1, pl. XXIV, 6—11; Sammlung Aulock, 1, Taf. 6, 196, 197; 15, Taf. 235, 6831—6833), а на второй в более реалистической манере (RG, 1, pl. XXIV, 12; CBM, Pontus, pl. XXI, 13; Sammlung Aulock, 15, Taf. 235, 6834—6841).
  57. Единственный пример такого раздельного изображения орла и дельфина можно указать на раннем электровом статере ионийского круга (Gardner Р. The types of greek coins. Cambridge 1883, pl. IV, 11), который Э. Бабелон считает чеканенным на Хиосе (TMGR, 1, col. 195—196, № 350), а Б. В. Хэд в Абидосе (HN, р. 538).
  58. RG, 1, pl. XXV, 22—24; XXVI, 2, 5—8; 0, 16, 17 (орел на монетах Синопы); AMDM, 1, Taf. Ill, 6 (дельфин на монетах Истрии).
  59. АМ, табл. XXXII, 8; AMDM, 1, Taf. IX, 18; ОКМ, табл. IV,
  60. АМ, табл. XXXII, 7; AMDM, 1, Taf. IX, 15, 19; X, 10; ОКМ, табл. IV, 46—48.
  61. АМ, табл. XXXII, 9, 10; XXXIV, 2; AMDM, 1, Taf. IX, 8, 12-14, 16, 17, 22—24; X, 7, 29, 31, 34; ОКМ, табл. III, 24; IV, 50, 51, 53—57; VI, 100, 101, 121, 123, 124, 129—131; VII,
  62. AMDM, 1, Taf. XI, 15; ОКМ, табл. VIII, 176, 199.
  63. АМ, табл. XXXIII, 24—26; XXXIV, 6—10; AMDM, 1, Taf. XI, 1, 4—6; XII, 6—8; ОКМ, табл. VI, 107—115; VII, 162; IX, 208—210.
  64. АМ, табл. XXXIV, 13, 19; AMDM, 1, Taf. XI, 7, 9, 17, 23; ОКМ, табл. VIII, 170—175, 181, 182, 192, 193.
  65. Голубцов В. В. Указ, соч., с. 86.
  66. Bilabel F. Die ionische Kolonisation. Leipzig, 1920, S. 81—88, 97—112.
  67. Jessen O. Delphinios (1).— RE, 1901, 4, Sp. 2513—2515; Nilsson M. P. Geschichte der griechischen Religion. Munchen, 1955, 1, S. 554—555.
  68. Stengel P. Die griechische Kultusaletrtumer. Munchen, 1898, S. 212; id. Delphinia (2). — RE, 1901, 4, Sp. 2511-2512.
  69. Dittenberger W. Delphinios (2).- Ibid., Sp. 2515-2516.
  70. Burchner L., Milchhofer A., Wachsmuth K.— Ibid., Sp. 2512— 2513.
  71. Kawerau G., Rehm A. Das Delphinion in Milet.— In: Wiegand Th. Milet. Berlin, 3, 1914, S. 125—141, 407—411.
  72. Кагаров E. Г. Культ фетишей, растений и животных в древней Греции. ( По., 1913, с. 269—270; Wide S. Griechische Religion.— In: Gercke A. Nor­den E. Einleitung in die Altertumswissenschaft. Leipzig — Berlin, 1912, 2, S. 172.
  73. Wernike W.— RE, 1896, 2, Sp. 47—48; Wellmann M. Delphin.— Ibid., 1901, 4, Sp. 2507; Hiller von Gaertringen F. Delphoi.— Ibid., Sp. 2520—2521, 2527.
  74. Keller O. Die Tiere des classischen Altertums. Innsbruck, 1887, S. 212—214, 218—220; M. Op. cit., Sp. 2504—2508.
  75. Wellmann M. cit., Sp. 2508—2509; Keller O. Op. cit., S. 419—420; Im- hoof-Blumer F., Keller O. Tiere- und Pflanzenbilder auf Munzen und Gem­men. Leipzig, 1889, S. 125—126, Taf. XX, 15—24.
  76. Wilamowitz-Moellendorff U. Kleine Schrifen. Berlin, 1971, 5, H. 1, S. 429, 436; Poland F.— RE, 1935, Suppl. 6, Sp. 515—516.
  77. IPE, 1, № 163 и 189.
  78. Карасев A. H. Монументальные памятники ольвийского теменоса.— В кн.г Ольвия. Теменос и агора. М.; Л., 1964, с. 34—36, 41, 49—51, 69—71.
  79. НО, № 55—61; Леви Е. М. К вопросу о культе Аполлона Дельфиния в Ольвии.— В кн.: Культура античного мира. М., 1961, с. 124 —130; Graf F. Das Kollegium der Molpoi von Olbia.— Museum Helveticum, 1974, 4, S. 208-215.
  80. Леви E. И. Материалы ольвийского теменоса.— В кн.: Ольвия. Теменос и агора, с. 140—164; Lifshitz В. Le culte d’Apollon Delphinios a Olbia.— Hermes, 1966, Bd. 94, H. 2, p. 236—238.
  81. Лейпунська H. О. Культ Аполлона в Ольвii.— Археологiя, 1964, 16, с. 21 — 24; Толстой И. И. Культ Аполлона на Боспоре и в Ольвии.— ЖМНП, 1904, 1, отд. 5, с. 11—15; Хирст Дж. М. Ольвийские культы.— ИАК, 1908, 27, с. 86, 93—99.
  82. Карышковский П О. Ольвийские эпонимы.— ВДИ, 1978, № 2, с. 82—87; Graf F. cit., S. 209—212.
  83. IPE, 1, № 164; НО, № 65; Леви Е. И. Ольвийская надпись с посвящением Аполлону Врачу. — ВДИ, 1965. № 2, с. 86—95; Толстой И И. Врач и Дельфиний.— ИАК, 1905, 14, с. 44—53.
  84. IPE, 1, №80—115; НО, № 78—85; Лейпунська Н. О. Вказ. праця, с. 24 — 26; Хирст. Дж. М. Указ, соч., с. 86—93.
  85. АМ, табл. ХХХШ, 19; AMDM, 1, Taf. X, 5; ОКМ, табл. V, 91-96.
  86. AMDM, 1, Taf. X, 8; OKM, табл. V,
  87. АМ, табл. XXXIII, 20; AMDM, 1, Taf. X, 6, 30; OKM, табл. V, S7—
  88. AM, табл. XXXIII, 7, 15, 16; AMDM, 1, Taf. X, 25, 26; OKM, табл. V, 79—85, 98.
  89. AM, табл. XXXII, 10; XXXIV, 2; AMDM, 1, Taf. IX, 13, 14; X, 34; OKM, табл. IV, 52—54; VI, 100, 101.
  90. AM, табл. XXXIII, 1, 2; AMDM, 1, Taf. IX, 9; X, 12, 13; OKM, табл. IV, 64, 65; V, 67; VI, 126; IX,
  91. Лейпунська H. О. Вказ. праця, с. 25; Голубцов В. В. Указ, соч., с. 75.
  92. АМ, табл. XXXIV, 11—13, 15-17; AMDM. 1, Taf. XI. 2, 7—19; OKM, табл. V, 76; VI, 163—167; VII, 168, 169; VIII, 170—178, 183, 199.
  93. АМ, с. 143; Хирст. Дж. М. Указ, соч., с. 87—89, 92—93; AMDM, 1, Taf. XI, 19, 20; OKM, табл. VIII, 178, 180.
  94. Фармаковский В. В. Отчет о раскопках в Ольвии в 1924 г.— СГАИМК, 1926, 1, с. 143—163.
  95. Pippidi D. М., Berciu D. cit., р. 176—180, 201—202, 256—258; Lambrino S. La famille d’Apollon a Histria.— Ephemeris archaiologike, 1937, 76, p. 352—362.
  96. Histria, IV, № 1; SIG, II, № 708, lin. 22—23, 28—29, 36—37.
  97. Histria, I, № 3, 13; SEG, 18, № 290; 24, № 1094.
  98. AMDM, 1, Taf. II,
  99. AMDM, 1, Taf. Ill, 4; Preda C. Monede inedite si putin cunoscute de la His­tria, Callatis si Tomis.— SCN, 1958, 2, p. 116, № 6, pl. 1,
  100. AMDM, 1, Taf. XIV, 26, 27.
  101. RG, 1, pl. XXV, 32; O, 12; XXVII, 13, 19.
  102. RG, 1, pl. XXV, 31; O, 12; XXVI, 1, 20; CBM, Pontus, pl. XXII, 14, 17.
  103. RG, 1, pl. XXV, 35, 37; O, 13, 14.
  104. Граков В. И. Указ, соч., с. 186, 200.
  105. Bilabel F. cit., S. 112.
  106. Кагаров Е. Г. Указ, соч., с. 270—273; Лосев А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957, с. 42.
  107. Oder Е.— RE, 1894, 1, Sp. 373—375; Keller О. Op. cit., S. 238— 242; Sittl K. Der Adler und die Weltkugel als Attribute des Zeus.— Jahrbucher fur classischie Philologie, 1885, 14, S. 1—28.
  108. Bernhard O. Der Adler auf griechischen und romischen Munzen.— Schw. Num. Rundschau, 1936, 26, h. 2, S. 95—146, Taf. I—V.
  109. Kawerau G., Rehm. A. cit., S. 153—158; Bilabel F. Op. cit., S. 94.
  110. Карасев A. H. Указ, соч., с. 36—37, 113—138; Леви Е. И. Материалы ольвийского теменоса, с. 138, 140, 151, 154, 156, 160, 164.
  111. НО, № 64 и 106; Виноградов Ю. Г. О методике обработки греческих эпи­графических памятников.— В кн.: Методика изучения древнейших ис­точников по истории СССР. М., 1978, с. 71—72.
  112. IPE, 1, № 25, 160—162, 187; Хирст. Дж. М. Указ, соч., с. 123— 126.
  113. IPE 1, № 42, и 143; Schmidt J.— RE, 1937, 17, Sp. 2429.
  114. НО, № 45.
  115. Дион Хрисостом. Борисфенитская речь, § 17.
  116. АМ, табл. XXIV, 1, 7—10; AMDM, 1, Taf. XI, 3-6; OKM, табл. VII, 105—115.
  117. АМ, табл. XXXIV, 18; AMDM, 1, Taf. XI, 22; OKM, табл. VIII, 181, 187, 188, 197.
  118. SEG, 18, № 288; SIG, II, № 708, lin. 20—21; Pippidi D. M. Scythica Mino­ra. Bucuresti; Amsterdam, 1975, p. 82—83.
  119. Pippidi D. M., Berciu D. cit., p. 172—173, fig. 47; p. 241, note 93.
  120. RG, 1, pl. XXVI, 5—8; O. 17, 18; CBM, Pontus, pl. XXIII, 1, 2.
  121. RG, 1, p. 203, № 122 a.
  122. Robinson D. Inscriptions from Sinope.— AJA, 1905, 9, p. 307, № 24.
  123. AMDM, 1, S. 150; Ruzicka L. cit., S. 103; Netzhammer R. Eine Miinzevon Istros barbarischen Ursprungs.— Bui. SNR, 1928, № 61/64, S. 15; Pre- da C Ober die Silbermiinzen, S. 85; Кондураки. Э. Указ, соч., с. 226.
  124. Hind J. G. F. Istrian faces and the river Danube.— NC, 1970, 10, p. 12.
  125. Gardner P. cit., p. 130—131; Regling K. Op. cit., S. 11, 16, 36, 98—99; Голубцов В. В. Указ, соч., с. 86, прим. 2.
  126. TMGR, 2, 177, 25, 26, 28.
  127. Голубцов В. В. Указ, соч., с. 86—90.
  128. Regling К. Op. cit., S. 54; Брабич В. М. Об изображении эмблемы квиндецемвиров на монетах римского императора Вителлин.— ВДИ, 1958, № 1, с. 170—171.
  129. Hind J. G. F. Istrian faces, р. 17.
  130. Максимова М. И. Указ, соч., с. 86.
  131. Болтенко М. Ф. Вказ. праця, с. 21, 23.
  132. Лейпунська Н. О. Вказ. праця, с. 25; Хирст Дж. М. Указ, соч., с. 94 (автор вместо дельфина ошибочно видит на ольвийских монетах рыбу).
  133. Мифический мегарский царь Нис во время осады Мегар Миносом был предан последнему своей дочерью Скиллой, полюбившей врага. Минос велел привязать Скиллу к своему кораблю (или бросить в море); превра­щенный в морского орла Нис постоянно преследует свою дочь, которая по ранней версии мифа стала морским чудовищем, а по более поздним легендам также была превращена в птицу. В мифологии не указывается на связь Скиллы с дельфином.
  134. Keller О. cit., S. 259—261.
  135. Лосев А. Ф. Указ, соч., с. 23—27.
  136. Относительно роли дельфина в эмблеме Истрии такое соображение вы­сказывалось, но орел при этом вообще не принимался во внимание (Bu­de О ipoteza попа relative la drahmele din Histria.— Bui. SNR, 1925, № 55/56, p. 44—45). Для других, напротив, единственной заслуживаю­щей объяснения частью эмблемы представлялся орел (Bernhard О. Op. cit., S. 108, 119, 120).
  137. Хирст Дж. М. Указ, соч., с. 94.
  138. TMGR, 2, 177, 25-28.
  139. Ibid., 174, 12, 18; 175, 12, 13, 25, 26, 37, 39.
  140. АМ, с. 64.
  141. Холодковский Н., Силантьев А. Птицы Европы. СПб., 1901, ч. 2, с. 28 — 30 (описание реальной охоты морского орла).
  142. Семенов-Зусер С. А. Рыбное хозяйство и рынки на юге СССР в древнос­ти. Харьков, 1947, с. 9—35; обзор проблемы и библиографию приводит Данов (Danoff Chr. М. Pontos Euxeinos.— RE, 1962, Suppl. 9, Sp. 955— 957, 965—966, 972—985).
  143. Keller O. cit., S. 262.
  144. Wellmann M. cit., Sp. 2505.
  145. Keller O. cit., S. 217—218, 262—263; Wellmann M. Op. cit., S. 2506.
  146. Лунин Б. А. Археологические находки 1935—1936 г. в окрестностях ста­ниц Тульской и Даховской близ Майкопа.— ВДИ, 1939, № 3, с. 216, рис. 6; Артамонов М. И. Сокровища скифских курганов. Прага — Ле­нинград, б. г. (1966), табл. 135.
  147. Артамонов М. И. Указ, соч., табл. 321.
  148. Древности Поднепровья. Собрание Б. Н. и В. Н. Ханенко. Киев, 1899, вып. 2, табл. XXVI,
  149. Онайко Н. А. Античный импорт в Поднепровье и Побужье в VII—V вв. до н. э. М., 1966,— (САИ, Д1-27, с. 65, № 268, табл. XXV, 51).
  150. Моголевский Б. Н. Скифские курганы в окрестностях г. Орджоникидзе на Днепропетровщине.— В кн.: Скифия и Кавказ. Киев, 1980, с. 105— 111, рис. 44, 4, 7, 8.
  151. Граков Б. Н. Заметки по скифской археологии.— МИА, 1965, № 130, с. 215, рис. 1,
  152. Граков Б. Н. Указ, соч., с. 216, рис. 1, 2; Артамонов М. И. Указ. соч. табл. 231.
  153. Janse О. Un fragment de vase sigille gallo-romaine decore d’un motif emprunte a une monaaie antique.— Arethuse, 1925, fasc. 1, p. 67—68, fig. 8— 10 (co ссылками на провинциальные немецкие издания с публикациями находок из Мекленбурга и Шлезвига); самым поздним из известных нам воспроизведений этого сюжета являются изображения орла с рыбой в ла­пах на новгородских свинцовых печатях середины XV в. (Янин В. Л. Актовые печати древней Руси. М., 1970, т. 2, с. 204, 219, табл. 27, 35, 84, 95), появившиеся, как можно полагать, под влиянием зародившейся в это время моды на античные геммы (там же, с. 104).
  154. Объединение этих мифологически-религиозных образов в едином «моно­литно-художественном комплексе» (Лосев А- Ф. Указ, соч., с. 27) содер­жит идею о характерном для индоевропейцев (Литвинский В. А. Памир­ская космология.— Страны и народы Востока, 1975, 16, с. 253—257) и, по-видимому, специально для скифов (Раевский Д. С. Очерки идеологии скифо-сакских племен. М., 1977, с. 46—49, 53, 119—123) представлении о священном брачном союзе неба как мужского начала с земной или водной стихией как началом женским — залоге существования всего су­щего.
  155. Можно предполагать, что эти представления нашли свое проявление в широко распространенных на греческих монетах VI—V вв. до н. э. изо­бражениях орла (или его головы) со змеей в клюве (TMGR, 1, pl. 31, 5— 6 — Халкида; ibid., pl. 64, 4 — Кирена) или с зайцем в лапах (ibid., pl. 8, 16 — Абидос или Хиос; Bernhard О. Op. cit., Taf. I, 26 — Локры; ibid., Taf. I, 24, 25, 27, 31; II, 6 — Акрагант) — змея и заяц также оли­цетворения «нижнего мира» (аналогичный сюжет на бляшке из скифского кургана, см.: Артамонов М. И. табл. 118). Особенно важно, что эти сю­жеты не только постоянно повторяются и варьируются на «священных» монетах Олимпии (Seltman Ch. Greek coins. London, 1955, pl. XIII, 9, 11, 12; XV, 8, 12; XXXV, 2; XXXVI, 4 — орел co змеей, как на монетах Халкиды; ibid., pl. XIII, 10; XV, 6, 7, 9; XXXV, 1 — орел с зайцем, как на электровом статере, приписываемом Абидосу или Хиосу), но среди ранних эмиссий олимпийских статеров имеются и такие, на которых орел изображен с черепахой в лапах (ibid., pl. XV, 5; аналогичный мотив орла и черепахи воспроизведен также на архаической монете Кирены.— Bernhard О. Op. cit., Taf. I, 6). Такое изображение на ранних греческих моне­тах ведет нас, быть может, к истокам космогонических представлений че­ловечества.

 

П.О. Карышковский. Нумизматика античного Причерноморья. Сборник научных трудов. Киев, 1982 г. С. 80-98.